Цитаты Астрид Магнуссен

Голос у него стал густым и душистым, как гвоздика, и переливчато-соловьиным, он уносил нас на рынок пряностей посреди острова Целебес, мы дрейфовали с ним на плоту по Коралловому морю. Мы были как две кобры, тянущиеся за тростниковой флейтой.

Их любовное бормотание было моей колыбельной, моим сундуком с приданым. Я складывала туда красивое белье, летний лагерь, новые сандалии, Рождество. Самозабвенно перебирала праздничные ужины, собственную комнату, велосипед, проверку уроков по вечерам. Еще один год, похожий на предыдущий, и следующий за ним, такой же безмятежный, один за другим — как мостик, и тысяча разных разностей, тонких и неуловимых, так знакомых девочкам, растущим без отца.

… Ее голос — низкий, глубокий, согретый солнцем, с чуть заметным акцентом, — монотонный шведский напев ушедшего поколения. Услышь вы ее хоть раз, вы узнали бы завораживающую силу этого голоса.

Густела вечерняя синева, все еще сохраняя оттенки индиго, словно невысказанную надежду.

… и глина в руках умелого гончара бывает счастлива.

Жила бы, как планета, покачиваясь в звездной синеве, плавая в море, танцуя в лунном свете фламенко под испанскую гитару.

В эту минуту мне стало ясно, почему люди пишут гадости на стенах чистеньких домиков, царапают гвоздями краску на новых автомобилях, колотят воспитанных детей. Желание уничтожить то, что никогда не сможешь иметь, только естественно.

Вечером, в долгих и нежных летних сумерках, люди выходили из квартир, гуляли с собаками, пили коктейли у бассейна, свесив ноги в воду. Появилась луна, припадая к земле в невозможной синеве горизонта. <...> Мне хотелось навсегда заморозить этот момент — перезвон, тихий плеск воды, звяканье собачьих цепочек, смех, доносящийся от бассейна, шорох чернильной ручки матери, запах эвкалипта, тишину и покой. Хорошо бы закрыть это все в медальон и повесить на шею. Хорошо бы в эту совершенную минуту на нас напал тысячелетний сон, как на замок Спящей Красавицы.

Она никогда не бывает там, где находится… она живет внутри себя.

— Тебе нельзя меня бросать. Я ведь дала тебе жизнь, ты моя кровь и плоть. И ты отсюда уйдешь когда я тебя отпущу!
— Ну так отпусти меня… Ты смотришь на меня, и мой вид тебя удручает. Вот такая плата, мама, за право владеть мною.
— Будь в моей власти все изменить — я бы сделала это.
— Так скажи мне, чтобы я не давала показания. Что врать мне не к лицу. Скажи мне, что готова остаться тут навсегда, лишь бы я снова стала такой, какой была…

— Я всегда тебя ждала, мама! Ожидания составляли всю мою жизнь! Я всегда боялась — вдруг ты не вернешься, оставишь меня в каком-нибудь автобусе, забудешь в магазине…
— Ты все еще ждешь меня?
— Нет. Когда Клер мне показала, как чувствует себя тот, кого любят, я опомнилась. А на что ты надеялась? Что я стану очередной твоей забавой? Ты потому и родила меня? Думала, что мы будем наслаждаться стихами Иосифа Бродского???
— Мы с Клаусом будем самой счастливой парой — вот о чем я думала! Как Адам и Ева в раю. Видимо не в себе была!
— Ты просто любила!

— Какие ужасные ботинки!
— Это чтобы змея не ужалила.
— Не позволяй змеям определять твой стиль в одежде!

— Внешность для меня не главное.
— Конечно, тебе легко говорить. Ты ведь не урод!

Я хочу вновь почувствовать дыхание того ветра, это — мое тайное желание. Оно всегда со мной, как песня, или как безответная любовь, которую не можешь выбросить из головы. Сколько бы зла она мне не причинила, какой бы жестокой она не была, я знаю: моя мама меня любит.

— А какой день в твоей жизни был самым лучшим?
— Сегодняшний.

— Смотрится идеально, — сказала она.
Это слово меня пугало. Идеально – значит, слишком хорошо, чтобы быть на самом деле.

Здесь никто ничего не забывал. В Берлине людям приходилось преодолевать прошлое, строить на руинах, жить среди них. Не то что в Америке, где мы тщательно соскребаем с земли все следы, думая, что можно каждый раз начинать всё заново. Мы ещё не успели понять, что на свете не существует такой вещи, как чистый холст.

Вот моё наследство – навык сбрасывать прошлую жизнь, словно змеиную кожу, изобретать новую правду для каждой новой страницы, нравственная амнезия.

Я кричала, звала на помощь. Казалось, это их только подзадорило. Хаски сбила меня с ног и кусала ладони, которыми я закрывала лицо. Я продолжала кричать, зная, что никто не придет. Когда-то это мне снилось, но сейчас я понимала, пробуждения не будет, и молилась Иисусу – отчаянно, без всякой надежды, как молятся люди, точно знающие, что бога нет.

Не надо переворачивать камни, если боишься смотреть на тварей, живущих под ними.