Партия велела тебе не верить своим глазам и ушам. И это её окончательный, самый важный приказ. Сердце у него упало при мысли о том, какая огромная сила выстроилась против него, с какой легкостью собьет его в споре любой партийный идеолог – хитрыми доводами, которых он не то что опровергнуть – понять не сможет. И однако, он прав! Они не правы, а прав он. Очевидное, азбучное, верное надо защищать. Прописная истина истинна – и стой на этом! Прочно существует мир, его законы не меняются. Камни – твердые, вода – мокрая, предмет, лишенный опоры, устремляется к центру Земли.
Цитаты из книги «1984»
…поскольку лишения явно не были вызваны необходимостью, неизбежно возникала оппозиция.
Практически нужды населения всегда недооцениваются, и в результате – хроническая нехватка предметов первой необходимости; но она считается полезной. Это обдуманная политика: держать даже привилегированные слои на грани лишений, ибо общая скудность повышает значение мелких привилегий и тем увеличивает различия между одной группой и другой.
Словно какая-то исполинская сила давила на тебя – проникала в череп, трамбовала мозг, страхом вышибала из тебя свои убеждения, принуждала не верить собственным органам чувств. В конце концов, партия объявит, что дважды два – пять, и придется в это верить.
…власть – это власть над людьми, над телом, но самое главное – над разумом. Власть над материей – над внешней реальностью, как вы бы её назвали, — не имеет значения.
Даже сегодня, в период упадка, обыкновенный человек материально живет лучше, чем несколько веков назад. Но никакой рост благосостояния, никакое смягчение нравов, никакие революции и реформы не приблизили человеческое равенство ни на миллиметр. С точки зрения низших, все исторические перемены значили немногим больше, чем смена хозяев.
Эти новые следователи старались, чтобы он все время испытывал небольшую боль, но не боль была их главным инструментом. Они били его по щекам, крутили уши, дергали за волосы, заставляли стоять на одной ноге, не отпускали помочиться, держали под ярким светом, так что у него слезились глаза; однако делалось это лишь для того, чтобы унизить его и лишить возможности спорить и рассуждать.
Поскольку сверхдержавы непобедимы, каждая представляет собой отдельную вселенную, где можно предаваться почти любому умственному извращению.
Ужасным в двухминутке ненависти было не то, что ты должен разыгрывать роль, а то, что ты просто не мог остаться в стороне. Какие-нибудь тридцать секунд — и притворяться тебе уже не надо.
Трагедия, открылось ему, — достояние старых времен, времен, когда ещё существовало личное, существовала любовь и дружба, и люди в семье стояли друг за друга, не нуждаясь для этого в доводах.
Он задумался, как задумывался уже не раз, а не сумасшедший ли он сам. Может быть, сумасшедший тот, кто в меньшинстве, в единственном числе. Когда-то безумием было думать, что Земля вращается вокруг Солнца; сегодня – что прошлое неизменяемо. Возможно, он один придерживается этого убеждения, а раз один, значит – сумасшедший. Но мысль, что он сумасшедший не очень его тревожила: ужасно, если он вдобавок ошибается.
Многие люди вольготно чувствуют себя на чужбине, лишь презирая коренных жителей.
Он больше не мог бороться с партией. Кроме того, партия права. Наверное, права: как может ошибаться бессмертный коллективный мозг? По каким внешним критериям оценить его суждения?
… разумом сдался, но душу рассчитывал сохранить в неприкосновенности.
Может быть, людям только тогда и есть о чем петь, когда они на грани голода.
Пролетариев бояться нечего. Предоставленные самим себе, они из поколения в поколение, из века в век будут все так же работать, плодиться и умирать, не только не покушаясь на бунт, но даже не представляя себе, что жизнь может быть другой.
Объясняется это отчасти тем, что прежде правительства не могли держать граждан под постоянным надзором. Когда изобрели печать, стало легче управлять общественным мнением; радио и кино позволили шагнуть в этом направлении ещё дальше. А с развитием телевизионной техники, когда стало возможно вести приём и передачу одним аппаратом, частной жизни пришел конец. Каждого гражданина, по крайней мере каждого, кто по своей значительности заслуживает слежки, можно круглые сутки держать под полицейским наблюдением и круглые сутки питать официальной пропагандой, перекрыв все остальные каналы связи. Впервые появилась возможность добиться не только полного подчинения воле государства, но и полного единства мнений по всем вопросам.
Приятелей теперь не было, были товарищи; но общество одних товарищей приятнее, чем общество других.
Что ты можешь сделать, — думал Уинстон, — против безумца, который умнее тебя, который беспристрастно выслушивает твои аргументы и продолжает упорствовать в своем безумии?
Кэтрин была высокая, очень прямая блондинка, даже грациозная. Четкое, с орлиным профилем лицо ее можно было назвать благородным — пока ты не понял, что за ним настолько ничего нет, насколько это вообще возможно. Уже в самом начале совместной жизни Уинстон решил — впрочем, только потому, быть может, что узнал ее ближе, чем других людей, — что никогда не встречал более глупого, пошлого, пустого создания.
