Ночью я лежал без сна и размышлял. Иногда на меня находит такое состояние, когда я начинаю расспрашивать самого себя, что со мной происходит. И вот я спросил себя, как и много раз прежде, разве я не конченый эгоист? И тотчас почувствовал наивное стремление стать «хорошим», великодушным, открытым, готовым к переменам! Надо отказаться от своих стереотипов, «принять мир» таким, каков он есть, перестать быть разборчивым, стать «человечнее», в конце концов. Хватит думать, хватит себя терзать. Я сказал себе в сотый раз, что должен «научиться любить». Мысль о злом начале внутри меня просто-напросто глупа, это инфантильная фантазия, разновидность самоедства; надо всего лишь позволить «добрым силам» выбраться из глубины души на поверхность, и я сразу стану таким же «жизнеспособным» и талантливым в любви, как все остальные люди…
Цитаты из книги «Созерцая собак»
Иногда безо всякой видимой причины меня охватывало своеобразное и очень насыщенное блаженство, которое почти пугало меня. Чувство было таким нереальным, словно у меня начиналась какая-то совершенно новая жизнь. Есть ли люди, которые проживают в таком состоянии весь свой век, или только «измученные души» ощущают эту головокружительную радость, когда на мгновенье останавливают водоворот жизни?
Но до чего же сложно сохранить в себе это чувство, если рядом с тобой есть кто-то еще!
Не кажется ли вам, что некоторые люди не созданы для того, чтобы быть детьми?
Помню, я часто думал о том, как странно, что я ребенок, что ко мне относятся, как к ребенку, и ждут от меня того, что я буду вести себя, как ребенок, хотя сам я воспринимал себя просто как «я», то есть «Рагнар».
Часто ли у детей такое бывает?
Для каждой ситуации надо вырабатывать «возможные позиции» или образ мыслей, из которых потом можно будет выбрать наиболее подходящий.
Я слушаю «Kindertotenlieder»[*] Густава Малера, которые всегда успокаивают меня и приближают к осознанию «вечности», погружая в состояние, которое я называю «красота скорби» или «примирение». Естественно, это иллюзия — человек не в состоянии примириться с глубокой скорбью. Собственно говоря, чрезмерное увлечение музыкой, безусловно, никакой пользы не приносит, ведь прекрасная музыка рождает в нас ощущение, будто на свете существуют «вечные ценности», «совершенство», а может быть, даже «вопрос, который суть ответ». Слушая музыку, мы преисполняемся чувства, что нет на земле такой скорби, которую нельзя было бы вынести, нет той тоски, что была бы нам не по силам, и нет страдания, которое пережить невозможно.Искусство — и в особенности музыка — создает у нас ощущение, что жизнь по своей природе есть нечто бесконечно увлекательное и приятное, если не сказать прекрасное.
Быть может, эта беспредельная потребность в «искусстве» есть вовсе не доказательство «прекраснодушия», она, скорее, указывает на нехватку, зияющую дыру, вопиющие недостатки в душе?
Я убежден, что двое обычных людей, находящихся в одной обычной комнате, способны излучать «психическую нищету», которая переходит в катастрофический ужас.
Иногда я спрашиваю себя: может быть, зависти достойны те люди, которые умеют «держать синицу в руках, а не гнаться за журавлем в небе»? Разумеется, среди них встречаются и такие, которые свели свою жизнь «к нулю», и «для полного счастья» им достаточно посмотреть спортивную передачу по телевизору или повозиться с комнатными растениями, но они уже настолько «минимизировались», что их с таким же успехом можно считать мертвецами.
Хотя в этой группе есть также и довольные жизнью, наиболее «гармоничные» люди (наверное, среди них встречаются те, у кого было «счастливое детство», кто сидит в своей глубокой дыре и не стремится ничего изменить).
Задумывались ли вы — человек, который знает, что такое норма, — о «возможной гибели планеты Земля»? Как-то раз в парке Элла нашла цветок, который она посчитала «мутантом», и тут же разразилась тирадой о том, как мы опустошаем запасы природы.
Мое отношение к этой теме то и дело кардинально меняется. Порой испытываю грусть оттого, что природные ресурсы иссякают, но часто — особенно в последние годы — я задумываюсь, действительно ли это настолько печально, что «наша цивилизация» вымрет?
Возможно, это покажется странным, но при всем своем интересе к истории, искусству и, скажем так, «гуманизму» (и даже к политике — в прежние времена, хотя этот интерес все больше сменялся своего рода смирением перед кафкианским мироустройством) я испытываю парадоксальное равнодушие, почти облегчение при мысли о «гибели цивилизации».
Я объяснил Элле, что вовсе не обязательно так горько сожалеть об этой гибели, ведь многие крупные цивилизации потерпели крушение, многие виды животных уже отжили свой век.
Даже если «нам» удастся погубить большую часть Земли, прежде чем «мы» сами любезно окончательно вымрем, наверняка останутся другие формы жизни, которые будут процветать на «опустошенной» планете. Например, тараканы, они потрясающе стойкие и запросто умеют подстраиваться под обстоятельства, вот для кого рай наступит. В нашей гигантской Вселенной часто случается так, что биосферы разрушаются и жизнь начинает развиваться где-то в другом месте, — просто надо смотреть на вещи в более широкой перспективе.
Во времена службы в армии мои мысли постоянно крутились вокруг того факта, что тело может быть либо живым, либо мертвым, а разница между этими двумя состояниями зависела от целого ряда причин: от случая — слишком короткий шаг или, наоборот, слишком длинный, улыбка не тому, кому надо, неудачная ночь. Ведь кожа такая тонкая, а скелет такой хрупкий…
Иногда мне казалось, что жизнь в тюрьме и то легче моего жалкого существования. Там не надо принимать решения, ты прекрасно знаешь весь свой «расклад», а если будешь хорошо себя вести, то можешь заняться учебой. Ты знаешь, что наказание когда-то закончится.
Неужели не странно, что я со своей колоссальной потребностью в «личной свободе» соблазнился преимуществами тюремной жизни?
Иногда в городе я встречаю женщин, очень похожих на Эви-Мари, и тогда тело мое сотрясается, воспоминания оживают и снова обретают «реальность», снова принадлежат мне. Но тотчас же вновь ускользают из фокуса, словно мое сознание не в силах на них сосредоточиться.
Думаю, человеческая психика устроена таким образом, что самые тяжелые впечатления забиваются в какой-нибудь дальний уголок, а жизнь идет дальше.
Лишь иногда воспоминания встают передо мной четко и ясно, и я не могу убежать от них, не могу поменять перспективу. Тогда я не знаю, куда деваться.
Воспоминания… Можно ли им доверять? Если дело обстояло именно так, а не иначе, а вам очень надо, чтобы все было совсем по-другому, меняется даже сама картина, хранившаяся в голове, и вы убеждаетесь в том, что все именно так, как вам хочется.
И наоборот. Если у человека есть сильное подозрение, что случившееся было гораздо неприятнее, чем ему представляется, эти картинки могут исказиться и стать почти невыносимо ужасными.
Короче говоря, если человек может воспринимать себя как «хорошего» или «нормального», то и воспоминания его выглядят как подобает, а если человек считает себя злым, то и воспоминания становятся неприглядными?
Не знаю, понимаете ли вы, о чем я говорю. Но мне по-настоящему хотелось бы узнать больше вот о чем: хранятся ли у нас в памяти воспоминания или лишь представления об этих воспоминаниях?
Главное в собаке не красота, а умные глаза и приятная манера держаться.
Человеческая жизнь гораздо мучительнее, чем принято думать.
Она и вправду меня любила, насколько была способна.
Думаю, все люди любят в меру своих способностей.
Даже убийцы. И любой человек, любое живое существо на земле, даже самая крошечная букашка любит в меру своих способностей.
Мне показалось, что эти карие глаза проникли мне в самую душу. У собаки были настолько осмысленные, полные любви глаза, смотревшие на меня так пристально и внимательно, словно они принадлежали человеку. Да-да, мне сразу показалось, что собака смотрит на меня с такой откровенной любовью и интересом, что я чуть не расплакался!
Мне бы так хотелось, чтобы вы меня поняли. Я больше не могу утверждать, что сам себя понимаю. Я ношу в себе нечто в высшей степени странное — возможно, злое, но также (или я сам себе это внушаю, чтобы окончательно не сломаться) загадочное и по-своему прекрасное. Когда мы пытались поговорить, вы спросили меня, не думаю ли я, что вы хотите мне зла.Нет, я не могу в такое поверить, даже если я разложу себя перед вами по косточкам.
Но возможно, я боюсь, что вы разгадаете во мне то, что я считаю загадочным, и сочтете это всего лишь убогим, а может, и просто отвратительным. Ведь я сам не понимаю, что это такое. Знаю только, что оно темное.
Как правило, я радуюсь при виде собак за исключением некоторых нелепых пород вроде чихуахуа и йоркширских терьеров, которые внушают лишь отвращение.
Если человек чему-то и учится с годами, так это тому, что обычно все получается не так, как он предполагал, не надо строить догадки.
… Именно в те моменты, когда тебе меньше всего этого хочется, надо «засучить рукава» и пересилить себя, тогда ты станешь сильнее.
За моим окном на дереве сидит птица, ее силуэт отчетливо виден среди обледенелых ветвей, мне кажется, будто она смотрит на меня. У меня часто возникает чувство, будто звери хотят что-то сказать мне своим взглядом, они хотят передать мне послание, которого мне не понять, послание из страны, в которую мне так хочется попасть, что от желания сводит скулы.
