— Это так. Я встретила мужчину, которого люблю и буду любить всегда. Я видела его, говорила с ним, но моим он не стал, возможно, никогда не станет, и, наверное, я его никогда больше не увижу.
— Думаю, я всегда знал, что ты найдешь его. Я знал, какие чувства ты питала ко мне, знал, насколько они сильны, но понимал, что это не окончательный твой выбор. То, что ты дашь ему, не отнято у меня, потому что я никогда этого не имел. Восставать против этого я не могу. То, что я имел, для меня очень много значит, а того, что я имел, изменить нельзя.
— Хэнк, хочешь, чтобы я сказала правду? Поймешь, если скажу, что всегда буду любить тебя?
— Дагни, я понял это раньше, чем ты.
— Я всегда видела тебя таким, какой ты сейчас. Видела твое величие, которое ты только-только начинаешь осознавать. Не говори об искуплении — ты не причинил мне боли, твои ошибки исходили из безупречной честности под пыткой невозможного морального кодекса. И твоя борьба против него не принесла мне страданий, она принесла мне чувство, которое я считаю очень редким для себя: восхищение. Если ты его примешь, оно будет непреходящим. То, что ты значил для меня, не может быть изменено. Однако мужчина, которого я встретила, — это та любовь, какую я хотела найти задолго до того, как узнала о его существовании, и думаю, он останется недосягаемым для меня, но того, что я его люблю, будет достаточно, чтобы поддерживать во мне жизнь.
Риарден взял ее руку и прижал к губам.
— Тогда ты понимаешь, что испытываю я, и почему все-таки счастлив.
Цитаты из книги «Атлант расправил плечи»
Девушка ужасно смутилась, чувствуя себя так, будто пыталась удержать восход солнца в грязной луже, но Джим улыбался, сел на единственный стул и окинул быстрым взглядом ее комнату.
Это был один из новых городов Колорадо — тех, что сами собой вырастали вокруг нефтяного месторождения Уайэтта. Дагни заметила угловатые контуры современных домов, плоские крыши, огромные окна. Расстояние не позволяло различить фигуры людей. И в тот момент, когда она подумала, что из такого далека они, конечно же, не смотрят за поездом, откуда-то из-за домов в небо вспорхнула ракета, поднявшаяся над городом и рассыпавшаяся золотыми звездочками по темнеющему небу. Люди, которых она не видела, ждали появления состава на склоне горы и приветствовали его салютом, осветившим сумерки огненным дождем, знаком праздника или призыва на помощь.
Твоя сестра — воплощение симптома общей болезни нашего времени. Упадочное порождение века машин. Механизмы погубили в человеке человечность, оторвали его от почвы, украли у него природные искусства, убили его душу и превратили в бесчувственного робота.
— Ты не думаешь ни о чем, кроме своего дела, — слышал он всю свою жизнь, словно обвинительный приговор. Ему всегда давали понять, что в бизнесе следует видеть своего рода тайный и порочный культ, в который не следует посвящать невинного обывателя; что в занятии этом люди усматривают уродливую необходимость, которую исполняют, не распространяясь относительно подробностей; что деловые разговоры представляют собой преступление против высших материй; и что если следует отмыть руки от машинного масла, прежде чем вернуться домой, то необходимо и смыть со своего разума оставленное бизнесом пятно, прежде чем войти в гостиную.
Трагедию она заметила сразу, и отчаянный крик ее прорезал глухой ропот толпы; именно это она и ожидала увидеть, именно этого и боялась. Между двух гор, новой зарей освещая все небо, горы, крыши и стены станционных зданий, над нефтепромыслом «Уайэтт Ойл» стояла сплошная стена пламени.
Потом ей сказали, что Эллис Уайэтт исчез, оставив после себя только доску, прибитую гвоздями к столбу у подножия горы… Увидев на доске выведенную его почерком надпись, она поняла, что ждала увидеть именно эти слова: «Оставляю все таким, каким было оно до моего прихода. Берите. Оно ваше».
Назад отлетали мили, уносились станционные города, где они не делали остановок, перроны, переполненные людьми, пришедшими только для того, чтобы увидеть, приветствовать и надеяться. Под почерневшими от сажи карнизами старых станций висели гирлянды цветов, траченные временем стены были украшены красно-бело-синими флагами. Все было как на картинках, которые она — завидуя — видела в учебниках по истории железных дорог, дошедших с той поры, когда люди собирались вместе для того лишь, чтобы увидеть первый в своей жизни поезд. Так было в тот век, когда по стране проходил Нат Таггерт, и остановки на пути его привлекали людей, стремившихся узреть новое достижение человеческого духа. Тот век, думала Дагни, ушел; успели смениться поколения, не знавшие событий, которым можно было порадоваться, видевшие только трещины, все глубже с каждым годом рассекавшие стены, возведенные Натом Таггертом. Но люди пришли снова, как приходили и в его время, повинуясь тому же велению сердца.
Заслуженное относится к эгоистичной, коммерческой сфере взаимной выгоды; только незаслуженное требует моральной сделки такого рода, которая заключается в выгоде одного ценой несчастья другого. Требовать вознаграждения за свою добродетель эгоистично и аморально; отсутствие добродетели придает вашему требованию моральное право.
<...> Будто вопрос был задан не ему лично, а тому необъяснимому беспокойству, что затаилось в его душе.
… когда она спросила, что бы он хотел делать, когда вырастет, ответил не раздумывая:
– Только то, что правильно. – И тут же добавил: – Ты должна сделать что-то необыкновенное… я хочу сказать, мы вместе должны это сделать.
– Что?
– Я не знаю. Мы сами должны это узнать. Не просто, как ты говоришь, заниматься делом и зарабатывать на жизнь. Побеждать в сражениях, спасать людей из пожара, покорять горные вершины – что-то вроде этого.
– А зачем?
– В прошлое воскресенье на проповеди священник сказал, что мы должны стремиться к лучшему в нас. Как по-твоему, что в нас – лучшее?
– Я не знаю.
– Мы должны узнать это.
Ученый понимает, что камень вовсе не камень. На самом деле он тождественен пуховой подушке. Оба предмета представляют собой лишь образование из невидимых вращающихся частичек. Вы возразите, что камень нельзя использовать как подушку. И это еще раз доказывает нашу беспомощность перед лицом реальности.
Когда деньги перестают быть инструментом отношений между людьми, таким инструментом становятся сами люди — в руках других людей.
Справедливость есть признание того факта, что ты не можешь фальсифицировать сущность людей, как не можешь фальсифицировать сущность природы, что ты должен судить о всех людях так же добросовестно, как судишь о неодушевленных предметах, с тем же уважением к истине, с тем же неподкупным подходом, с таким же чистым и разумным процессом отождествления, что о каждом человеке нужно судить по тому, что он есть, и относиться к нему соответственно. Как не платишь за ржавый хлам более высокую цену, чем за блестящий металл, так ты не ценишь подлеца выше героя; твоя моральная оценка — это монета, которой ты платишь людям за их добродетели или пороки, и эта плата требует от тебя такой же скрупулезной честности, с какой ты проводишь финансовые операции. Сокрытие своего презрения к людским порокам есть акт моральной подделки, а сокрытие восхищения добродетелями людей есть акт морального утаивания; ставить какие-то другие интересы выше справедливости значит обесценивать свою моральную валюту и обманывать добро ради зла, поскольку только добро может потерять из-за отсутствия справедливости, и только зло может выиграть; наказание людей за их добродетели и награждение за пороки представляет собой яму в конце этой дороги, моральное банкротство, падение к полной греховности, черная месса в культе смерти, посвящение своего сознания разрушению существования.
Любить человека за достоинства презренно и человечно, говорит она вам, любить за недостатки — божественно. Любить достойных эгоистично, любить недостойных жертвенно. Вы должны любить тех, кто этого не заслуживает, и чем меньше они этого заслуживают, тем больше вы должны их любить, чем отвратительнее предмет, тем благороднее ваша любовь, чем непритязательнее ваша любовь, тем выше ваша добродетель, и если вы способны довести свою душу до состояния мусорной кучи, которая одинаково принимает все, что угодно, если можете перестать ценить моральные ценности, значит, вы достигли морального совершенства.
Такова ваша жертвенная мораль, таковы близкие идеалы, которые она предлагает: переделать жизнь своего тела по образу человеческого скотного двора, переделать жизнь своего духа по образу мусорной кучи.
В чем сущность вины, которую ваши учителя называют Первородным Грехом? Какие пороки приобрел человек, выйдя из того состояния, которое они считают совершенным? Их миф гласит, что человек съел плод с древа познания, — он обрел разум и стал разумным существом. То было познание добра и зла — он стал моральным существом. Он был осужден добывать хлеб трудом — он стал созидающим существом. Он был осужден испытывать страсть — он приобрел способность знать любовные радости. Пороки, за которые его осуждают: разум, мораль, созидательность, радость — основные добродетели его существования. Их миф о падении человека создан не затем, чтобы объяснить и осудить его пороки, виной считаются не его заблуждения, а сущность его природы как человека. Кем бы ни был тот робот в райском саду, который существовал без разума, без ценностей, без труда, без любви, — он не был человеком. Падением человека, по словам ваших учителей, является то, что он обрел добродетели, необходимые, чтобы жить. Эти добродетели, по их меркам, есть его Грех. Его порок, судят они, в том, что он — человек. Его вина, судят они, в том, что он живет. Они именуют это моралью милосердия и доктриной любви к человеку.
Не знаю, какой девиз выбит на фамильном гербе Д’Акония, но уверена, что Франциско изменит его на «Зачем?», — сказала однажды миссис Таггарт.
Это был первый вопрос, который он обычно задавал, когда ему предлагали что-то сделать, и ничто не могло заставить его действовать, если он не получал убедительно-веского ответа. Он словно ракета несся сквозь дни летнего месяца и, если кто-то останавливал его в этом полёте, всегда мог определить смысл и цель каждой минуты своей жизни. Для него невозможными были лишь две вещи: бездействие и отсутствие цели. «Давайте выясним» — вот слова, которыми он аргументировал свои действия Дэгни и Эдди, берясь за что-то, или: «Давайте сделаем». Для него это было единственной формой радости и наслаждения.
Он никогда не жалел себя. Когда на заводе возникали какие-нибудь проблемы, его первой заботой было установить, какую он допустил ошибку, — он не искал виновного, он обвинял себя; от себя он требовал совершенства.
Вы боитесь того, у кого на доллар меньше, чем у вас, этот доллар по праву принадлежит ему, из-за него вы чувствуете себя моральным должником; того же, у кого на доллар больше, чем у вас, вы ненавидите, этот доллар по праву принадлежит вам, и вы чувствуете себя морально обворованным. Тот, кто стоит ниже вас, — источник вашей вины, тот, кто стоит выше, — источник вашего раздражения.
Почему морально служить счастью других, но не своему? Если радость — это ценность, почему морально, когда ее испытывают другие, но аморально, когда испытываете вы? Если торт — это ценность, почему, когда его едите вы, это аморальное потакание своим слабостям, но ваша моральная цель в том, чтобы его ели другие? Почему вам аморально хотеть его, а другим — морально? Почему аморально создать ценность и оставить у себя, но морально отдать ее? И если оставлять ценность у себя аморально, почему морально другим принимать ее? Если вы бескорыстны и благонравны, когда ее отдаете, разве другие не корыстны и порочны, когда ее берут? Разве добродетель представляет собой служение пороку? Разве моральная цель тех, кто благонравен, приносить себя в жертву тем, кто порочен?
Вот вам ответ, которого вы избегаете, чудовищный ответ: нет, те, кто берут, не порочны, если не заработали ту ценность, которую вы даете им. Для них не аморально принимать ее, если они не могут создать ее, заработать ее, дать вам взамен другую ценность. Для них не аморально пользоваться ею, если они не получили ее по праву.
Вот вам тайная сущность вашего кредо, вторая сторона ваших двойных мер: аморально жить своим трудом, но морально жить трудом других, аморально потреблять свой продукт, но морально потреблять продукты других, аморально зарабатывать, но морально воровать, паразиты являются моральным оправданием существования созидателей, но существование паразитов — это самоцель, порочно получать прибыль от достижений, но пристойно получать ее от чужих жертвований, порочно создавать собственное счастье, но достойно наслаждаться счастьем, полученным ценой крови других.
Ваш кодекс делит человечество на две касты и велит им жить по противоположным правилам: на тех, кто может желать всего, и тех, кто не может желать ничего, на избранных и проклятых, на едущих и везущих, на поедателей и поедаемых. Какой мерой определяется ваша каста? Какая отмычка открывает вам дверь в моральную элиту? Эта отмычка — отсутствие ценностей.
О какой бы ценности ни шла речь, отсутствие ее дает вам право предъявлять требования тем, у кого она есть. Ваша потребность дает вам право на вознаграждение. Если вы способны удовлетворить свою потребность, ваша способность лишает вас права удовлетворять ее. Однако потребность, удовлетворить которую вы не способны, дает вам право на жизни человечества.
Честным я называю того, кто осознает, что не имеет права потреблять больше, чем производит.
