Цитаты Чарльз Диккенс

Бентли Драмл, молодой человек до того угрюмый, что он даже ко всякой книге относился так, словно автор нанес ему кровную обиду, не более дружелюбно относился и к новым знакомым. Тяжеловес и тяжелодум, с тяжелым складом лица и тяжелым, заплетающимся языком, который, казалось, ворочался у него во рту так же неуклюже, как сам он ворочался на диване, – Драмл был ленив, заносчив, скуп, замкнут и подозрителен. Родители его, состоятельные люди, жившие в Сомерсетшире, растили сей букет добродетелей до тех пор, пока не обнаружили, что он совершеннолетний и притом совершеннейший балбес. Таким образом, когда Бентли Драмл попал к мистеру Покету, он был на голову выше ростом, чем этот джентльмен, и на несколько голов тупее, чем большинство джентльменов.

– Что это случилось у собак с ногами? – прошептал мистер Уинкль. – Как странно они стоят! – Нельзя ли потише! – шепотом отозвался Уордль. – Вы не видите, что они делают стойку? – Делают стойку? – повторил мистер Уинкль, осматриваясь по сторонам, словно надеясь обнаружить какие-то исключительные красоты в пейзаже, к которым умные животные старались привлечь особое внимание. – Делают стойку? А зачем же им стоять?

Этот адвокат вращался в мире, где царит зло, и о детях знал главным образом то, что их родится на свет великое множество и все они обречены на гибель. Вообразите, что он нередко видел, как детей самым серьезным образом судили в уголовном суде, где их приходилось брать на руки, чтобы показать присяжным; вообразите, что ему было известно сколько угодно случаев, когда их бросали в тюрьму, секли, ссылали на каторгу, изгоняли из общества, — всячески готовили из них висельников, а дав им вырасти — вешали. Вообразите, что чуть ли не на всех детей, какие попадались ему на глаза в его практике, он имел полное основание смотреть как на мальков, имеющих превратиться в рыбу, которая в конце концов попадет ему в сети, — что их будут обвинять, защищать, бросать на произвол судьбы, отнимать у родителей, подвергать всяческому унижению и надругательству.

– Я вошла, джентльмены, только для того, чтобы поздороваться, и поднялась невзначай по лестнице в заднюю комнату. Джентльмены, в передней комнате слышались голоса, и… – И, кажется, вы стали прислушиваться, миссис Клаппинс? – спросил королевский юрисконсульт Базфаз – Прошу прощения, сэр! – с величественным видом возразила миссис Клаппинс. – Я бы не позволила себе такого поступка. Голоса были очень громкие, сэр, и они сами проникали мне в уши.

… как реку до дна не увидишь, так не угадаешь, что будет через несколько часов. И остановить время не остановишь, все равно как воду. А она — вон — прошла между пальцев, и нет ее.

– О, мужчина… мужчина… за дверью! – возопила мисс Смитерс. Едва леди-настоятельница услышала этот устрашающий вопль, она ретировалась в свою спальню, заперла дверь, дважды повернув ключ, и комфортабельно упала в обморок.

– Ну-с, молодой человек, что скажете о вашем хозяине? – Он с двумя приятелями остановился здесь на ночь по дороге в Лондон, – сообщил Сэм. – И мистер Уинкль с ним? – насупившись, спросил Потт. – Нет, сэр. Мистер Уинкль остался дома, – ответил Сэм. – Он женился. – Женился! – с жаром воскликнул Потт. Он помолчал, мрачно улыбнулся и добавил глухим зловещим голосом: – Поделом ему!

– Вы, конечно, не допустите, мистер Уинкль, чтобы эта презренная газетная клевета сократила время вашего пребывания у нас? – спросила миссис Потт, улыбаясь сквозь слезы. – Надеюсь, что нет, – сказал мистер Потт, одержимый при этих словах горячим желанием, чтобы его гость подавился гренком, который тот подносил в этот момент ко рту, и тем самым основательно сократил свое пребывание у них.

Моя сестра мисс Джо Гарджери была старше меня более чем на двадцать лет и заслужила уважение в собственных глазах и в глазах соседей тем, что воспитала меня «своими руками». Поскольку мне пришлось самому додумываться до смысла этого выражения и поскольку я знал, что рука у неё тяжелая и жесткая и что ей ничего не стоит поднять её не только на меня, но и на своего мужа, я считал, что нас с Джо Гарджери обоих воспитали «своими руками». Моя сестра была далеко не красавица; поэтому у меня создалось впечатление, что она и женила на себе Джо Гарджери своими руками.

Миссис Покет была дома и находилась в некотором затруднении: дело в том, что младенцу дали поиграть игольником, чтобы он не плакал во время необъяснимой отлучки Миллере (имевшей родственника в гвардейском полку). И теперь миссис Покет не досчитывалась большего количества иголок, чем можно было бы рекомендовать пациенту столь нежного возраста — будь то для уколов или для внутреннего употребления.

Собрать развеянные по ветру помыслы не так-то легко.

Боже упаси – это благочестиво, но не по существу.

… Между мисс Софией Уэклс и скромным молодым человеком, который имеет честь беседовать с вами, зародились горячие и нежные чувства — чувства весьма благородного и возвышенного свойства.

В тот вечер у папы ничего не выходило, и публика была очень недовольна. Он закричал, что даже собака знает, что он уже не годен, и не имеет к нему жалости. Потом он начал бить собаку, а я испугалась и говорю: «Папа, папа, не бей ее, она же так тебя любит! Папа, ради бога, перестань!» Тогда он перестал ее бить, но она была вся в крови, и папа лег на пол и заплакал, а собаку прижал к себе и она лизала ему лицо.

— Вы небось завтра вовсе не намерены являться на работу.
— Если только это вполне удобно, сэр.
— Это совсем неудобно и недобросовестно. Но если я удержу с вас за это полкроны, вы ведь будете считать себя обиженным, не так ли?
— Однако, вам не приходит в голову, что я смогу считать себя обиженным, когда плачу вам жалование даром.
— Довольно слабое оправдание, для того, чтобы каждый год, двадцать пятое декабря, запускать руку в мой карман.

В Лондоне вас могут надуть, обобрать и убить. Впрочем, на такие дела охотники повсюду найдутся.

– Сильный мороз, Сэм, – заметил мистер Пиквик. – Славная погода для тех, кто тепло укутан, как сказал самому себе полярный медведь, скользя по льду, – отозвался мистер Уэлле.

Сидя за своей конторкой, Уэммик завтракал – с хрустом разламывал жесткую галету и кусками отправлял в щель, служившую ему ртом, словно опускал в почтовый ящик.

Люди неробкого десятка, кои кичатся тем, что им сам черт не брат и они видали виды, говорят обычно, когда хотят доказать свою удаль и бесшабашность, что способны на все – от игры в орлянку до человекоубийства, а между этими двумя крайностями лежит, как известно, довольно обширное поле деятельности.

Ох, уж эти женщины! Они никогда ничего не делают наполовину и судят обо всем со всей решительностью.