Цитаты из книги «Вам и не снилось»

— Есть индивидуальности, — про​бур​чал Сашка.
— Их всё меньше, — сказал Роман. — Очень долго не было ситуации, при которой личность проявляет свой максимум. Войны, например, голода, оледенения…Все живут одинаково, и все становятся похожими друг на друга.
— Ну, ты даёшь! — разозлился Сашка. — Все живут одинаково? Где ты это видел? У одних машины, у других — от получки до получки, одни ничем не гнушаются, другие всю жизнь в трамвае стоят, потому что стесняются си​деть. Одни верят во что-то, другие ни во что не верят…
Роман скривился.
— Нельзя же понимать всё буквально… Во всеобщей одинаковости тоже есть законы роста от нуля до ста, к примеру. Всё, что ты говоришь, сюда укладывается. Просто для того, чтобы стать личностью, надо выйти за эти за​коны.
— И что сделать?
— В том-то и дело, что, когда ищешь, что сделать, это тоже поиски внутри градации. Что, по-твоему, может придумать ординарный человек?

У человека должна быть высокая цель. Крутить целый день педали — безнравственно… А мы были влюблены… И единственное наше пристанище было — велосипед… Какое это было счастье — ехать с ним на велосипеде… Он целовал меня в затылок… Ты знаешь… Лучше этого ничего не было в жизни…

Сколько в ее глазах плескалось женского неприятия, что думалось: это в каждой женщине, независимо от возраста, сидит вечное — увидеть «уши Каренина».

— … Эта атавистическая манера следовать сердцу, — говаривал, бывало, Танин друг. — Ну скажи, к чему это приводит, кроме неприятностей? Импульсы, рефлексы, порывы… Красная цена всему — пятак. Ну, и не отрицаю, не отрицаю влечение. Например, я к тебе влекусь… Но хорош бы я был, если бы не контролировал себя логикой, здравым смыслом.

Их школьный врач – большая оптимистка. После разговора с ней ощущаешь радость обладания двумя (а не одной) ногами, умением откусывать и пережёвывать, испытываешь благодарность к грудной клетке, что она крепкая, костяная.

Молодежь во все времена одинаковая. А первый признак старости — брюзжание на её счёт.

Симпатии отдаются не самым умным и не самым сильным, а тем, кто в данный момент эмоционально убедительнее.

Есть ситуации, когда помогает только скальпель.

— А чувство долга – это прекрасно. Когда вы поженитесь, ты поймешь, как это надежно, как спокойно иметь мужем человека с чувством долга. Для мужчины это первейшая доблесть.
– Чепуха, – резко сказала Юлька. – Я думала над этим. Долгом человека вяжут.
– Глупости, – сказала Таня. – Но даже если принять твои слова за истину, так, наверное, хорошо, что есть нечто, побуждающее человека ухаживать за больным, кормить стариков, беречь детей.
– Только любовь вправе побуждать

– Я просто не понимаю, почему мы должны мучиться? Какой в этом смысл?
– Все влюбленные во все времена мучились. Такая у господа бога хорошая традиция!

Чистой, отделенной от мира любви нет и не может быть.

Директриса читала нам мораль — «Вам и не снилось горе» и буравила меня глазами. Танечка говорит, что жизнь — больше любви. А глаза у самой тоскливые, как у больной собаки…

— Если бы у тебя была несчастливая любовь, каким бы тебе тогда показался мир?
— А я бы просто не жила!

— Ты думаешь я маленькая, трусиха? Ну подожди, не смейся. Мне иногда кажется, я могу вынести всё. Даже умереть, если нужно. — Тебе не нужно. Для такого случая есть я. Я же мужик всё-таки.

И тогда выступил Сашка. Он говорил как убивал.
— Ты противна всем этими своими слезами. Посмотри на себя. Чего добилась? Просто она взяла и ушла. Потому что рядом с тобой ей делать нечего. Она не завопит дурным голосом тебе в ответ. Она не такая. Она из тех, кто уходит. Ты из тех, кто орёт. Улавливаешь разницу?

— Она тебе совсем не нравится?
— Алёна? Нравится. Как все большое. Останкинская башня. Слон. Панелевоз. МГУ.
— Ты ей нравишься.
— Знаешь, я заметил что-то такое…
— Ну что? Что?
— Она меня домой провожает…
— Ты серьёзно?
— Идет рядом, как конвоир.
— И что?
— Я не умею разговаривать с неживой природой.

Она пошла от него. Её спина была тверда и не показывала, что Таня плачет. Плачет оттого, что человек, которого она любит, копейки не стоит. И она знает это, а ничего не может с собой поделать.

Юлька!
Слушай мою таблицу умножения. Дважды два будет четыре, а трижды три — девять. А я тебя люблю. Пятью пять, похоже, — двадцать пять, и все равно я тебя люблю. Трижды шесть — восемнадцать, и это потрясающе, потому что в восемнадцать мы с тобой поженимся. Ты, Юлька, известная всем Монголка, но это ничего — пятью девять! Я тебя люблю и за это. Между прочим, девятью девять — восемьдесят один. Что в перевернутом виде опять обозначает восемнадцать. Как насчет венчального наряда? Я предлагаю серенькие шорты, маечку-безрукавочку, красненькую, и босоножки рваненькие, откуда так соблазнительно торчат твои пальцы и пятки. Насчет венчального наряда это мое последнее слово — четырежды четыре я повторять не буду. В следующей строке… Учись хорошо — на четырежды пять! Не вздумай остаться на второй год, а то придется брать тебя замуж без среднего образования, а мне, академику, — семью восемь, — это не престижно, как любит говорить моя бабушка. А она в этом разбирается. Так вот — на чем мы остановились? Академик тебя крепко любит. Это так же точно, как шестью шесть — тридцать шесть. Ура! Оказывается, это дважды по восемнадцать! Скоро, очень скоро ты станешь госпожой Лавочкиной. Это прекрасно, Монголка! В нашем с тобой доме фирменным напитком будет ром. Открытие! Я ведь тоже — Ром! Юлька! У нас все к счастью, глупенькая моя, семью семь! Я люблю тебя — десятью десять! Я тебя целую всю, всю — от начала и до конца. Как хорошо, что ты маленькая, как жаль, что ты маленькая. Я тебя люблю… Я тебя люблю…
Твой Ромка.

– Бабушка, – сказал Роман, – ты не актриса, ты Васисуалий Лоханкин.

Готовя самые тяжкие испытания, жизнь способна предварительно парализовать волю тех, кто мог бы что-то предотвратить