Цитаты из книги «Обсидиановая бабочка»

Огни пылали во всех окнах, будто по всем комнатам пробежался, хлопая по выключателям, кто-то, панически боящийся темноты.

— Была и я когда-то розовой, Эдуард.
— Все мы рождаемся ангелочками. Но оставаться такими нельзя, если хочешь выжить.

Уверенность в себе — черта хорошая, самоуверенность — черта плохая.

Думая о ритуальной музыке, люди представляют себе барабаны, у них возникают ассоциации с ритмом сердца, приливами и отливами крови. Но не все ритуалы должны напоминать нам о теле. Некоторые создаются для того, чтобы намекнуть, зачем выполняется ритуал. Всякий ритуал сотворен сердцем во имя божества. Ну, пусть не всякий, а почти всякий. Мы кричим: эй, Бог, посмотри на меня, на нас, мы хотим, чтобы тебе понравилось. Все мы в душе дети и надеемся, что папочке или мамочке понравятся наши подарки. Ну, бывает, правда, что у мамочки с папочкой характер тот еще.

Когда наступает примирение, то о самом страшном горе рассказываешь без эмоций, так, будто оно стряслось с кем-то другим. Но даже смирившись, можешь поведать о минувшей истории, как об интересном происшествии.

— У тебя все так просто получается.
— Трудно только то, что ты делаешь трудным, Анита.

Есть люди, которым я могла бы доверить свою жизнь, но нет никого другого, кому я доверила бы свою смерть.

Мы никогда не будем вместе ходить по магазинам, никогда не съедим целый пирог. Он никогда не пригласит меня к себе на обед или на барбекю. Мы не будем любовниками. Но был отличный шанс, что один из нас будет последним, кого другой увидит перед смертью. Это не была дружба в том смысле, в каком ее понимают большинство людей, но все же это была дружба.

Смех его затих, лицо с очками стало непроницаемым. Мне не надо было видеть его глаза я и так знала, что они холодны и далеки, как зимнее небо.

Я склонила голову набок, почти сощурившись от солнца. Эдуард, конечно, был в темных очках. Но это было не важно, так как его глаза редко что нибудь выдавали. Не о глазах его надо было мне беспокоиться. Рядом с ним я чувствовала тяжесть его взгляда даже сквозь черные стекла очков. Он умел смотреть пристально, этот Эдуард.

Она любила не существующего реально человека, даже если и опиралась на самую что ни на есть настоящую руку.

Мы переглянулись, и глаза у него были такие добрые, такие естественные. Рамирес позволил мне увидеть себя таким, какой он есть, если, конечно, он не классный актер. Я это оценила, но не знала, как выразить вслух. Слова в таких случаях беспомощны. Самое лучшее, что можно сделать, ответить тем же. Проблема была в том, что я уже не очень знала, какова я настоящая. Не знала, как выразить это глазами. Не знала, что дать ему увидеть. Выбирать было не из чего, и я решила изобразить сконфуженность, смешанную с испугом.

Пару секунд мы любовались друг другом: он олицетворял жгучую ненависть, я приветливую маску.

Я приветливо улыбнулась, а про себя подумала: так тебя растак. Но за последнее время я даже глазами научилась лгать. Это даже как то грустно. Глаза — зеркало души, и если они умеют лгать, значит, в душе поломка. Даже если можно ее починить, все равно поломка.

Не знаю, чему такому учат в ФБР, что они всегда выделяются среди других. Чуть иная одежда, больше единообразия, меньше индивидуального, чем у обычных копов, но в основном какая то аура. С виду важные, будто они получают приказы непосредственно от Бога, а ты — неизвестно от кого.

Если ты кого-то назовешь другом, это на всю жизнь. Если ты кого то возненавидишь, это навсегда. Если ты скажешь, что кого-то убьешь, ты убьешь.

Можно было сделать вид, что мне все равно, но с Эдуардом я не давала себе труда притворяться. В нашей странной дружбе это было ненужным. И то, что он продолжал играть со мной в игры, было глупо с его стороны. Я, впрочем, надеялась, что в этот раз игры кончились.

Я сделала спокойное лицо и встретила его взгляд. Он несколько секунд выдержал игру в гляделки, но потом вынужден был отвернуться. Наверное, это не совсем честно переглядеть вот так четырнадцатилетнего мальчика, но иначе поступить значило дать ему понять, что он еще маленький. А он не был маленький, просто молодой. Это со временем проходит.

Он был так же хмур, но глаза из злых стали любопытными, будто я оказалась совсем не такая, как он ожидал увидеть. Мужчины любого возраста часто на меня так смотрят.

Донна встала и улыбнулась Эдуарду такой улыбкой, что любой другой растаял бы на месте. Не в сексе было дело, хотя он тоже отражался в этой улыбке. Она излучала тепло, полное доверие, на которое способна лишь настоящая любовь. Такая первая романтическая любовь может прожить недолго, но если она остается — ой-ой-ой! Я знала, что Эдуард, наверное, смотрит на нее такими же глазами, но это было не взаправду. Не от души. Он лгал глазами — искусство, которому я научилась только недавно и слегка жалела, что научилась. Одно дело — знать, как надо врать, но чтобы при этом глаза не говорили, что верить тебе нельзя…