— … женщины делают из мужчин богов, чтобы потом любить их, и ни одна женщина не любит бога, если он создан не ею, Шаламу!
Цитаты Абрахама Меррит
В конце концов, что такое три жизни для других миллионов? Они жили — и больше не живут. Есть ещё множество людей.
… Боги сильны. Поэтому им не нужны ловкость и коварство. Они рубят с плеча — и добиваются своего. Это противоречит законам красоты, я согласен, но это — самый верный путь. А человек, не имея силы богов, вынужден прибегать к ловкости и коварству. И поэтому человек способен на большее зло, нежели бог. Слабость вынуждает его исхитряться. И богов можно винить лишь в одном — в том, что они не наделили нас своей силой.
… власть его основывалась на лжи. А власть не может быть крепче, чем то, на чём она основана.
Уж если вы что-то любите, то любите без границ; а если ненавидите, будьте в ненависти подобны дьяволу; ну а если вы уж ввязались в драку, то лезьте в самое пекло и сражайтесь там, как черт… иначе вы не умеете ни жить, ни ценить жизнь.
Может быть, правда, что у мыслей есть оболочка, что сильные эмоции и желания оставляют за собой нечто материальное, оно остается, живет где-то, откуда его можно вызвать, разбудить, пустить рыскать по свету, и когда появляется кто-нибудь, одержимый такими же желаниями, они почти материализуются, занимают предназначенное им место.
Три вещи человек ценит превыше всего. В конечном счете, именно они и есть сам человек. Все они связаны друг с другом, но все различны. Это душа человека, его личность и его жизнь. Под душой я имею в виду ту невидимую и неизвестно где находящуюся сущность, которую так ценит религия, считая её бессмертной, что может быть правдой, а может и не быть. Под личностью я имею в виду ego, мозг, который утверждает — я есть я, кладовая памяти, искатель новых впечатлений. Жизнь не нужно определять.
Жизнь, Джеймс Киркхем, это долгая игра между двумя безжалостными игроками — рождением и смертью. Все мужчины и все женщины играют в нее, хотя большинство из них плохие игроки. У каждого мужчины и у каждой женщины хотя бы раз возникает желание, за которое они добровольно отдали бы душу — а часто и жизнь. Но жизнь — такая грубая игра, управляемая наудачу, если вообще управляемая, и с такими запутанными, противоречивыми и безвкусными правилами.
… Я существую, чтобы забавляться. Только ради этого я остаюсь в мире, в котором, когда все сделано и сказано, забава в той или иной форме — единственная цель, единственная, делающая жизнь выносимой.
… я не трус — но смерть наполняет меня ужасом. Если бы я знал, что она неизбежна, я смотрел бы ей в лицо спокойно. Но я считаю её вечной тьмой, забвением, уничтожением. Что-то во мне отшатывается от этого, сжимается в ужасе, в отвращении. Киркхем, я люблю жизнь.
Есть люди, которые не могут стоять у окна высоко над шумной улицей или на вершине небоскреба, чтобы не пожелать в душе бросить вниз что-нибудь тяжелое. Они чувствуют приятное волнение, стараясь угадать, кто был убит. Это чувство силы. Как будто он становится Богом и может наслать чуму на этих людей.