Я обнял её и сказал: милая, давай останемся здесь, в этой прекрасной комнате, которой мы будем дорожить. Смотри: стол, часы, лампа, окно. Утром мы будем вставать и любоваться шелковицей… Вот подоконник, ножка стола, фитиль лампы. Свет и запах. Мир такой простой!.. Жить — значит обнять тебя.
Цитаты Орхан Памук
Разговаривая по телефону, два человека на противоположных концах провода могут превратиться в совершенно других людей.
В желудке был обед, на макушке — солнце, в голове — любовь, в душе — печаль, а в сердце — нестерпимая боль.
Современность говорит нам: будь мобильным, не вникай в вещи, не засиживайся на одном месте. Это несбыточный идеал, а точнее, чья-то выдумка, которую пытаются выдать за модель жизни. Посмотрите вокруг: большинство людей не скачут с места на место, а живут на одном месте, врастая в него, становясь частью пейзажа. Вот и я стараюсь быть на своём месте и рассказывать истории, как бы «стоя на нём».
Писателю нужна наивность, ему нужен взгляд ребенка, иначе он не разглядит в до боли знакомом мире ничего из того, о чем стоило бы сказать, что стоило бы сделать незнакомым и удивительным. Сентиментальность же работает в области передачи: позволяя писателю оставаться восприимчивым, она дает возможность его детскому взгляду находить какие-то общезначимые, космополитичные способы передать эти чувства. <...> Детский взгляд нужен затем, чтобы выполнять главную задачу литературы — делать незнакомое знакомым и знакомое незнакомым.
Свобода писателя должна быть только абсолютной! Я не политик, не государственный человек. Если бы я был государственным человеком, то отвечал бы за свое государство, за свой народ, за то, за это. Но я — писатель и отвечаю только за свои слова. Да, есть этические, этнические, религиозные запреты, которые постоянно мешают мне высказываться свободно. Но если я, писатель, каждый раз буду думать о том, что я несу ответственность перед своим народом, перед своим государством, перед своим прошлым, то — всё! Свободе писательского самовыражения наступит конец.
Моя стихия — вода. Перед тем как написать одну строчку или абзац, я должен услышать в себе или поблизости её тихое журчание, нежный плеск волн, какой-то прилив.
В светлые моменты я, конечно же, за Толстого. Когда я доволен собой, когда я счастлив и уравновешен, когда я вижу, что мир вокруг прекрасен и осмыслен — так, как это происходит у Толстого, — я чувствую себя по-толстовски и пытаюсь запечатлеть в своих романах гармонию и целостность мироздания. Но бывают моменты, когда мне не нравится все происходящее — и вот тогда в моей душе просыпается мятежный дух Достоевского, который нашептывает мне: «Толстой лжёт, всё, что он говорит, — утешительные и наивные выдумки». В такие моменты я вижу, что мир слишком драматичен, слишком зациклен на себе, и это вызывает мой гнев, который находит выход через неистовство Достоевского, через его ярость и боль. Я бесконечно восхищаюсь Достоевским как личностью и визионером, поэтому в моменты раздражения, тревоги и депрессии я, конечно, автоматически оказываюсь на его стороне.
Во-первых, я никогда не описываю человека один в один. Во-вторых, я избегаю писать книгу, основываясь на истории одного человека. Ни одна жизнь не достойна того, чтобы стать основой для романа. Литературный персонаж — это всегда комбинация многих людей. Я часто слышу: «О, пожалуйста, мистер Памук, опишите мою жизнь! Я вам всё расскажу — это очень интересно!» Но интересно бывает только пока вы слушаете этого человека или сотню других людей. Для романа нужно много историй. Жизнь одного человека — это ещё не хороший роман.
Мне нравится тема вины. Потому что я все время чувствую себя виноватым. Это первая причина. Во-вторых, вина — суть этики и большинства религий. Вина позволяет понять того, кто оказался в трудной ситуации. Мы идентифицируем себя с людьми, которые не похожи на нас. Общаемся с теми, кто не похож на нас. Обращаем внимание на тех, кто страдает. Вина побуждает нас делать это. Нет, мы не получаем удовольствия от того, что испытываем вину по отношению к другим. Но это искусство романа, дух романа — сердцем прочувствовать вину. Люди пишут романы потому, что у них есть особенные мускулы — талант.
Я уже привык, что меня представляют: «Вот Орхан Памук — турецкий писатель, лауреат Нобелевской премии, он пишет о Стамбуле». Я очень люблю город Стамбул. Но всё же меня больше интересует человек в Стамбуле, его жизнь, переживания, воспоминания. Стамбул стал одним из героев моей прозы, он не просто декорация. Даже на расстоянии я чувствую связь с этим городом.
… иногда его охватывало ощущение, которое он испытывал, когда бродил по улицам Стамбула: ощущение того, что все несчастные – братья.
Мне кажется, быть образованным и цивилизованным человеком означает вести себя уважительно и на равных не только по отношению к представителям своего круга, но и ко всем людям.
Я где-то читал, что судьба не слепа, а невежественна. Судьба, думал я, — утешение для тех, кто не знаком со статистикой и теорией вероятности.
Конечно, понимать человека, которого любишь, очень важно. Но если не получается, остается думать, будто сможешь понять.
Гораздо позднее, здесь, лежа в своей кровати, я поняла: когда путешествие на повозке, что зовется жизнью, закончится, ты не сможешь еще раз отправиться в него, но, если у тебя в руках есть книга, какой бы сложной и запутанной она ни была, ты всегда можешь вернуться в начало, когда она закончится, чтобы понять жизнь и то, что ты понять не смог. И тогда ты еще раз прочитаешь уже оконченную книгу.
Я много ездил, много повидал: пока только европейцы гордятся собой, большая часть мира себя стесняется.
Ложь — во рту, кровь — в жилах, а девушку, которая хочет сбежать, не удержишь.
Я сказала себе: Самиха, не думай об этом, это неправильно. Однако женщина может контролировать свои мысли не более, чем свои сны; и подобные мысли принялись бродить в моей голове, как грабители в темном доме.
Мы часто видели падавшие звезды. Махмуд-уста считал, что каждая звезда — это чья-то жизнь. Всемогущий Аллах сотворил летние ночи такими звездными, чтобы было понятно, сколько в мире живет людей, сколько в нем жизней. Поэтому, когда падала очередная звезда, Махмуд-уста иногда начинал грустить, словно бы в самом деле стал свидетелем чьей-то смерти….