Цитаты Юрия Визбора

Рад тебя видеть без петли на шее!

Посмотрел на шестой полосе — нет ли там некролога по мне. Нет, всё нормально. Когда спрыгиваешь с поезда, локомотив не чувствует этого. И уже в номере, стоя под душем, я подумал, что и вправду метафоричность обманывает нас, а все сравнения неточны, даже лживы. Никакого поезда нет и не было. Я просто убежал от своим проблем. Драпанул. И теперь, <...> пытаюсь обвинить всех, кроме себя.

Ну, Боря — академик по бабам. От него живьём ещё никто не уходил. Если он свалит её, то привет горячий.

— Ну что тебе далась эта Лариска? Хищник-грызун из отряда добытчиков бриллиантов. Чужак, знающий наши пароли! Сейчас на тебя смотреть жалко. Тогда ты был ничтожен. Тогда при ней ты был просто ничтожен.
— Я её любил, — сказал я, — мы спали обнявшись.
— Отошли это наблюдение в журнал «Плэйбой».

— У неё с прошлым её мужем было что-то серьёзное, — сказал Слава. — Что-то типа любви. В таких ситуациям плохо быть вторым. Лучше всего — третьим.
— Это кто же вычислил! — спросил я.
— Я, — ответил Слава. — Да и это очевидно! На второго падает вся ответственность, что он не похож на первого. Или наоборот что похож. Его сравнивают. Он всегда недостаточно хорош. Он не так шлёпает домашними тапочками, как предыдущий. Жуёт с каким-то хрустом (тот жевал, может быть, и более отвратительно, но по-родному). Оба не мыли после себя ванную, но то, что не моет второй, — это раздражает, потому что этим он напоминает первого. И так далее. Далее до развода. Полгода-год мадам живёт в одиночестве, и теперь ей оба кажутся негодяями — первый, который бросил её, и второй, которого бросила она. И здесь, когда тоска достигает апогея, появляется третий. Скромный такой товарищ с едва наметившейся лысинкой. Физик-практик-теоретик, член добровольной народной дружины. Вот он-то и снимет весь урожай с поля, на котором до него добросовестно работали два ударных труженика.

Север — место для мужественных кораблей.

… машинистке Марине – стиляге и дикой, совершенно фантастической врунихе. Когда она говорила: «Здравствуйте, меня зовут Марина», можно было ничуть не сомневаться, что одно из четырёх слов было враньём.

— Бог ты мой! — сказала Елена Владимировна. — Как всё же прекрасно возвращение! Я и не знала, что так скучаю по всему этому!
— Возвращение всегда опасно, — сказал я.
— Чем?
— Ностальгией по прошлому визиту.Она сняла очки и с интересом направила на меня, именно направила, другого слова нет, глаза, полные ясной бирюзы, которая ещё не полиняла от слёз и не вытерлась о наждак бессонницы. Наверняка она знала убойную силу этого прямого удара.
— В конце концов, — медленно сказала она, — когда зеркало разбито, можно смотреться и в осколки.

Я полез вверх, и радость не покидала меня. Я знал, что она, эта радость, потом будет долго жить во мне, что я смогу на неё опереться потом, в будущей жизни, которая ждёт меня. Опереться, как на прочную, надёжную зацепку на стене…

Мама, когда-то совершенно потрясенная ремонтом квартиры, долгое время после этого говорила: «Это было до ремонта» или «Это было уже после ремонта».

— Мы — болваны! — повторил он. — Что-то мы не усекли в этой жизни. Я, знаешь, стал завидовать ребятам, у которых есть семья. И не вторая, а первая. Ну, было у них там что-то, было. Она хвостом крутила, он рыпался, но в общем-то перевалили они через эти рыданья, и вот они уже друг для друга родные люди. Я ведь, Паш, мог бы с Маринкой жить-то. Мог.
— Ну, вспомнил! — сказал я. — Сколько ты её не видел?
— Шесть лет. А снится мне каждую ночь. <...> Полгода назад, помнишь? Я позвонил? <...> Я в этот день Маринку в метро встретил. Не встретил, а просто стоял, читал газету, поднял глаза — она передо мной стоит. Фейс ту фейс. Я даже не смог ничего сказать. Она стоит и плачет, не всхлипывает, ничего, просто слёзы льются. И вышла сразу. На «Комсомольская — кольцевая». Ушла и не обернулась. <...>
Бревно некоторое время шел молча, потом тихо и даже как-то жалко сказал:
— Ну я, конечно, пытаюсь от неё загородиться. Работой, поездками, наукой… Но надолго этого не хватит. Я на пределе.
— Ты что-нибудь собираешься делать?
— Не знаю. Там какая-никакая, но семья у неё с этим артистом, сам я тоже… не соответствую званию вольного стрелка. Но жить так не могу. Не знаю.

Друзей нельзя купить. Их можно только продать.

… настоящая любовь страшна. Страшна так же, как страшны все настоящие ценности жизни: мать, дети, способность видеть, способность мыслить — словом, всё то, что можно по-настоящему потерять.

… любовный треугольник в последнее время видоизменился. Раньше были: он, она и любовник. Теперь — он, она и работа.

А кстати, — улыбнулась Елена Владимировна, — жизнь и состоит из мелодрам, скетчей, водевилей. Иногда — вообще капустник. Мелкие чувства — мелкие жанры.

… Ровно через двадцать четыре часа я стоял у гостиницы «Чегет» в горах Кавказа. Луна всходила из-за пика Андырчи. Перевалившиеся через гребень облака, освещённые луной, были белы, как привидения. Над перевалом Чипер-Азау то и дело открывался из-за облаков фонарь Венеры, окружённый светлым ореолом. На небольшой высоте над горами быстро и молча прошёл искусственный спутник. Ветер бродил по верхушкам сосен, шумела река. В природе был полный порядок. Она никому не изменяла, но и никого не любила.

Ещё раз хочется вспомнить прекрасные слова писателя и альпиниста Станислава Лема: «Каждый человек должен знать, что другие не оставят его ни при каких обстоятельствах».
И добавить: даже мёртвого.

Ученый из неясного делает ясное. Поэт и из ясного умудряется сделать неясное.

… когда в двадцать шесть лет говорят «очень давно», то наверняка речь идёт о предыдущем романе.

Я многое забыл. Память моя, как рыбацкая сеть, рвалась, оберегая себя, если поднимала со дна слишком тяжелые и мрачные валуны воспоминаний.