… прошёл дождь, тихий, легко прошуршавший, весёлый и нежный, будто четырехлетний мальчик проехал мимо на велосипеде.
Цитаты Захар Прилепин
Он примостился у телевизора, листая его, привычно настроившись на безболезненное получение нескольких доз пошлости и невежества.
— Черт, откуда у них столько денег? – привычно дивился Саша на дорогие машины, из которых выходили молодые люди в хорошей одежде. – Одна эта машина стоит столько, сколько мать моя не заработает за сто сорок лет. Она что, плохо работает?.. Или я опять задаю глупые вопросы?
Олег выскочил, вскрыл «Волгу», вернулся обратно с флагом.
– Такие вещи надо делать красиво, – сказал Олег.
– Все, что делаешь один раз в жизни, надо делать красиво, – повторил он.
Иногда я сомневаюсь в виртуозности водителя. Когда мы, двое очаровательных мужчин, я и приемыш, путешествуем по городу, я сомневаюсь во всем. Я сомневаюсь в том, что цветочные горшки не падают с балконов, а дворняги не кидаются на людей, я сомневаюсь в том, что оборванный в прошлом месяце провод телеграфного столба не бьет током, а канализационные люки не проваливаются, открывая кипящую тьму. Мы бережемся всего. Мальчик доверяет мне, разве я вправе его подвести?
В том числе я сомневаюсь в виртуозности водителя маршрутки. Но сказать, что я сомневаюсь, мало. Ужас, схожий с предрвотными ощущениями, сводит мои небритые скулы, и руки мои прижимают трехлетнее с цыплячьими косточками тело, и пальцы мои касаются его рук, мочек ушей, лба, я убеждаюсь, что он тёплый, родной, мой, здесь, рядом, на коленях, единственный, неповторимый, смешной, строгий, и он отводит мою руку недовольно — я мешаю ему смотреть, как течет.
Мы едем по мосту…
Даже не знаю, чем я шевелил, дёргал, дрыгал на этот раз, какой конечностью — хвостом ли, плавниками, крыльями, но уже не мог я, увидевший солнце, покинуть его снова.
И оно явилось мне.
Поначалу Артём считывал имена похороненных монахов, но через час память уже не справлялась. Зацепилась только одна дата – его рождения, но сто лет назад, в тот же день и тоже в мае. Дата смерти была – 1843-й, декабрь. “Мало… – с усмешкой, то ли о покойном, то ли о себе, подумал Артём; и ещё подумал: – Что там у нас будет в 1943-м?”
Стихи учите, а в душах человеческих тоже можно кое-что прочесть.
В тюрьме тоже есть чему поучиться. Тебе надо сточить свои углы. Шар катится – по жизни надо катиться. Всё.
— Куда собрались? — спросил один из них неприветливо — тоном, которым разговаривает вся милиция России, словно каждый встреченный ими уже заведомо негодяй.
“Как в лесу ягода, Тёма?” Ответ был: “Ягода в Москве, зам начальника ГэПэУ. А в лесу – мы”.
Я тут стал вот что понимать: аристократия – это никакая не голубая кровь, нет. Это просто люди хорошо ели из поколения в поколение, им собирали дворовые девки ягоды, им стелили постель и мыли их в бане, а потом расчёсывали волосы гребнем. И они отмылись и расчесались до такой степени, что стали аристократией. Теперь мы вывозились в грязи, зато эти – верхом, они откормлены, они умыты – и они… хорошо, пусть не они, но их дети – тоже станут аристократией.
Я потерял спички. Коробок потерял, говорю.
Потерял ощущение бренности, гибельности бытия. Наглый, слово сорняк, стою на мокром ветру.Счастье, как ты велико. Куда мне спрятать тебя?Нет ощущенья холода, слякоти.
Пелена ветра, тумана и снега не настигает меня. Что-то крошится в ладонях. Кажется, это зима:
Бесится, но не слышно, будто в немом кино.
Не принимаю к сердцу. Не научусь принимать.
Очень хочу принять, но сердце, как тот щенок,
Глупо сидит в углу, в лужице на полу.
То он полижет живот, то он почешет скулу. Сердце, где ты и что ты? Ты что же, вовсе нигде?
Не знаю твое биенье, не чувствую тяжесть твою.
Господи, строгий Боже, как же ты не доглядел,
Что я стою, улыбаясь. Даже, что просто стою.
Нет ощущения времени. Теплый, безумный, живой,
Вижу сплошное счастье. Куда мне столько его. Стыло, я знаю, стыло. Я знаю и не могу впустить в себя
Хоть на атом черную синеву –
Гарью пропахший вечер – город в грязном снегу- Гибельность этого сердца – этого ветра звук.
Я не умею больше не миловать, не корить.
Что мне просить у Бога? Разве что, прикурить.
Самые важные вещи понимаются на пороге сна – так иногда казалось Артёму. Одна закавыка: потом с утра не помнишь, что понял. Что-то наверняка понял, а что – забыл. Но, может, и не надо помнить?
Сегодня исчезло представление о мужской чести. Если Пушкин и Лермонтов понимали, за что они могут умереть в любую секунду, у них в этом смысле не было никаких проблем, то сегодня в этом смысле дело плохо. Ты можешь стряхнуть с себя любой плевок, любое оскорбление — и всё будет нормально. Потому что всё же по приколу, всё же не всерьёз. А для них всё было всерьёз. А для нас — нет. И это кажется мне дико странным, понимаешь? Я для себя пытаюсь какие-то вещи определить, которые являются самыми серьёзными.
В России читают умные книжки двести тысяч человек. Ну, триста. Ещё триста читают чудовищные книжки, лучше б вообще не умели читать. В России слушают умную музыку триста тысяч человек. Ну, пятьсот. Ещё пятьдесят миллионов слушают такое, чтоб лучше б даже не знать что. В России смотрят умное кино те же двести, триста, пятьсот тысяч человек. Хорошо, уговорили, миллион. Остальные не смотрят умное кино. Смотрят глупое. Ну и что? <...> Наш огромный и умный народ ничего никому не должен. Если мы хотим, чтоб он умнел, придётся это делать на государственном уровне. Мусор отовсюду выгребать, а подавать народу только качественную выпечку и свежевыжатые соки. Чтоб выбор был только между хорошим, прекрасным и шедевральным. Иначе будут вам вечные «Ёлки», палки и копалки. Не хотите – как хотите. Но главное – не льстить себе. По сравнению с нами советские граждане образца 1975 года – люди иной цивилизации. Они (десятки миллионов!) ходили на фильмы Шукшина и Германа, и – миллионы! – читали Стругацких и Распутина. И стадионами слушали стихи. Которые сейчас тиражом в 500 экземпляров годами продаются.
Власть, которая могла бы опереться на большинство, своего собственного народа опасается. Поэтому реальной политической силы, представляющей большинство — нет. Есть клубы миллионеров по интересам, выдающих себя за политиков, радеющих о народе. В этой ситуации активному меньшинству — все карты в руки… К меньшинству относятся: кремлёвские игроки, понимающие, что в 2024 году не имеют шанса попасть в число наследников или приближённых к наследникам… В совокупности все названные не составляют и 10-15% населения, но переворот будет осуществлён именно в их интересах.
Умение пользоваться речью и богатый словарь — это, по-моему, тоже возбуждающее качество. Эротичное.
Рамзан — это неизъяснимое русское.
Мне вспомнились одни, потом другие, затем третьи свои дурные поступки – подлые, отвратительные, гадкие – и в одну секунду стало ясно, что в том, где нас не застали, включив белый свет, и указав пальцем – мы не раскаиваемся никогда. Спим со своей подлостью в обнимку: хоть какая-то живая душа рядом, хоть кто-то тихо греет душу. Убьёшь её – и кто останется поблизости до самой смерти?