Ах, это русское ковыряние в своей и чужой душе! Да будет оно проклято!
Цитаты Александра Ивановича Куприна
Но черт бы побрал эту глупую гордость, это тупое обидчивое упрямство, которое так часто мешает даже смелым людям сознаться вслух в своей вине или ошибке. Таким ложным стыдом, фальшивым самолюбием страдают нередко крепкие, умные, сильные личности, но чаще всего дети и русские интеллигенты, особенно же русские политики.
Кому неизвестен странный каприз времени: когда торопишься, когда каждый шаг дорог, то часы летят, как минуты. Но когда ждёшь или тоскуешь — минуты растягиваются в часы.
Судьба бежит, бежит, и горе тому, кто по лени или по глупости отстал от её волшебного бега. Догнать её нельзя.
И вот среди разговора взгляды наши встретились, между нами пробежала искра, подобная электрической, и я почувствовал, что влюбился сразу — пламенно и бесповоротно.
В эту секунду она поняла, что та любовь, о которой мечтает каждая женщина, прошла мимо неё.
— Да нет… скажите… неужели в самом деле вы никогда не любили настоящей любовью? Знаете, такой любовью, которая… ну, которая… словом… святой, чистой, вечной любовью… неземной… Неужели не любили?
— Право, не сумею вам ответить, — замялся старик, поднимаясь с кресла. — Должно быть, не любил. Сначала всё было некогда: молодость, кутежи, карты, война… Казалось, конца не будет жизни, юности и здоровью. А потом оглянулся — и вижу, что я уже развалина…
Язык — это история народа. Язык — это путь цивилизации и культуры. Поэтому-то изучение и сбережение русского языка является не праздным занятием от нечего делать, но насущной необходимостью.
Любовь всегда трагична.
Для любви нужен особый талант, как для музыки, живописи, скульптуры, пения, стихотворчества.
Русский язык в умелых руках и в опытных устах — красив, певуч, выразителен, гибок, послушен, ловок и вместителен.
… Когда я родился — я заплакал; впоследствии каждый прожитой день объяснял мне, почему я заплакал, когда родился…
Прощайте. Мысленно целую вас в лоб, как покойника, потому что вы умерли для меня.
Я и сам не подозревал, какими тонкими, крепкими, незримыми нитями было привязано моё сердце к этой очаровательной, непонятной для меня девушке.
Не скоро, лет через пятьдесят, но придет гениальный и именно русский писатель, который вберет в себя все тяготы и всю мерзость этой жизни и выбросит их нам в виде простых, тонких и бессмертно-жгучих образов. И все мы скажем: «Да ведь это всё мы сами видели и знали, но мы и предположить не могли, что это так ужасно!» В этого грядущего художника я верю всем сердцем.
Все это или ложь, или театральные эффекты для детей младшего возраста, или хитрая символика, понятная лишь для мудрецов будущего. А самой жизни никто еще не трогал.
Будем вздыхать о свободе личности и кланяться в пояс мерзавцам, которых презираем, и околачиваться у них в передних.
Умираю оттого, что заразилась, и еще оттого, что все люди подлецы и что жить очень гадко.
Но выгорело во мне что-то главное. Нет у меня сил, нет у меня воли, нет желаний… Я вся какая-то пустая внутри, трухлявая… Да вот, знаешь, бывает гриб такой — белый, круглый, — сожмешь его, а оттуда нюхательный порошок сыплется. Так и я. Всё во мне эта жизнь выела, кроме злости. Да и вялая я, и злость моя вялая…
— Ты злая и гордая, Женя, — тихо сказал Платонов.
— Я была и не злая и не гордая… Это только теперь.