От чего умирают шуты?
От обиды, петли и саркомы,
От ножа,
От презрения знакомых,
От упавшей с небес темноты.
От чего умирают шуты?
От слепого внимания
Фортуны.
Рвутся нервы, как дряхлые струны,
Рвутся жизней гнилые холсты.
От чего умирают шуты?
От смертельного яда в кефире,
От тоски,
От бодяги в эфире,
От скотов, перешедших на «ты»,
Оттого, что увяли цветы,
Оттого, что становится поздно
Длить себя.
Умирают серьезно,
Лбом в опилки,
Как падают звезды…
А живут — а живут, как шуты.
Цитаты Генри Лайон Олди
Я заворочался, вспоминая прошлые обиды. И расслабился, вспомнив, что обиды — прошлые.
Она брюзжала на возраст просто так, для разнообразия. Меньше всего ей хотелось вновь становиться молоденькой дурочкой. Да-да, святая правда! — а кто не верит, пусть идет себе мимо.
На лошадином лице водянисто моргают блекло-голубые лужицы; смотрят не на тебя, а на ангела за твоим плечом…. А на дне лужиц пряталась от солнышка некая скрытая сумасшедшинка, тихая бесноватость, так что даже мурашки по спине. Не знаешь, чего ждать от такого: вот сейчас он с тобой водку пьет да балагурит — а через минуту, не меняясь в лице, перо в требуху сунет. Не со злости — так, приспичило вдруг человечка зарезать. И зарезал. Обтер перышко аккуратненько и им же колбаску кровяную… на ломтики.
Мы, боги-суры, Локапалы-Миродержцы, со всеми нашими громами и Преисподней — как же мы мелки на подмостках Трехмирья в сравнении с тем же Гангеей Грозным! Мы притворяемся, когда он колеблется, мы лицемерим, когда он страдает, мы паясничаем, когда он рвет судьбу в клочья, мы задергиваем занавес и уходим пить сому, а он остается лежать на пустой сцене. Навзничь. Мы смотрим — они живут.
Он боялся, что у этих воспоминаний острые зубы. Острые зубы и долгая жизнь.
За время отсутствия молодой вудуни кто-то злой и мстительный украл у Китты сердце, превратив Родину в бессмысленный камень, несущийся в пространстве. А может, сердце украли у Н’доли, и мужчины – обычные виновники таких краж – были тут ни при чем.
В личном деле Тизитля стояла отметка: «Не склонен к депрессии». О да, вздохнул Тизитль, пряча нож. Не склонен. Пока не наклонят и не отымеют по полной, во все дырки.
Деревню разбудил не рассвет – крик. Так кричит человек, сгорая заживо. Рвет глотку, выплескивая в мир боль, отчаяние, ужас. Вопль катится к горам, чтобы эхом отразиться от склонов, если повезет, родить лавину, как протест против мерзавки-судьбы – и смерть, вечная сестра милосердия, обрывает звук на высшей ноте.
Мы любим благородных разбойников. Неблагородных — тоже, если у них хороший вкус и чувство юмора.
Он старался не дышать, не отсвечивать; он чувствовал, как в носу предательски щиплет, боялся моргнуть, стряхнув постыдную слезу, – и слеза побредет по щеке медленно, как напоказ… Мама была маленькой и жалкой. Он помнил ее другой. Веселой, шумной, неутомимой; мама была убежищем, а стала перекрестком на семи ветрах.
Для рассудка, скользкой улитки в раковине черепа, звезды – искушение, собеседники, морок.
Н’доли была хороша, Юлия была великолепна. Н’доли рано научилась привлекать внимание мужчин, Юлия родилась с этим талантом в крови. Играя первую скрипку в любом разговоре, Н’доли столкнулась с дирижером.
Был барыш, стал кураж,День вокруг божественный,
Ах, возьму на абордаж
Что-нибудь поженственней!
Лишь тогда накатил страх. Запредельный, на грани с блаженством.
Как много девушек хороших!
Но слушай, друг, протри очки —
У них зелёные глаза и вертикальные зрачки…
Не делать, как я. Делать, как я — и вы. Вместе.
Велика Земля, а отступать некуда!
Если вы приходите к учителю и он говорит вам, что его система самая правильная в отличие от прочих шарлатанств — уходите. Уходите немедленно, не теряя ни минуты. Он лжет. Нет единственно правильных систем. И нельзя возвыситься, оскорбляя других.
Самое опасное создание на свете — слабый трус в выигрышном положении.