Мы с тобой допивали все то, что было на дне,
что осталось от нежных нектаров, питающих вены.
Мы горели в воде и тонули в бурлящем огне.
В каждом доме ломались к чертям окна, двери и стены. Это было давно. А теперь — тишина и покой.
И одна только песня в стареньком магнитофоне.Нет, мы все еще здесь. Допиваем вишневый прибой.
Но висят на крючках золотых золотые короны.
Цитаты Александра Захарова
Эпицентр души и экватор тела.
Если б знала Земля о такой Луне,
То ни в жесть, никогда бы не захотела
Вот такого вот «спутника». Легче мелом
Начертить серый круг на своей спине. Зверь, которого выгнали из вольера,
Не сказав, как ему в этом мире жить.
Кто-то умный назвал это «новой эрой».
Я зову это просто «потерей веры
И надежды на то, что смогу любить».
Это же Питер. Друг перьев и стран,
Творческий замок и маленький дом.
Он обнажает серьезный талант,
Тот, что однажды расскажет о нем. Это же Питер. Такой вот чудак.
С ним подружиться — исчезнуть навек.
Мне улыбаются все города.
Питер целует, снимая берет.
Мы с тобой уедем куда-нибудь далеко,
Чтобы вместо реки — шоколадное молоко,
Вместо солнца — опустится к городу наш фонарь,
И впервые звонить будут птицы, а не звонарь.
Теперь мы — тень, последний струнный всхлип.
Но плакать здесь нельзя. И нет нужды.Земля издаст едва поющий скрип —
и мы проснемся там, где так нужны. Подтянем струны, выстроим басы —
и будем петь для вечности, для вас.Слова просты. Слова всегда просты: Цените час. Цените каждый час.
…Зимы запирают двери.Осень, став ужасным зверем,
Превратила свет в химеру.
Вёсны, лета — все одно:
«Тьма — и больше ничего».
Ты прыгаешь утром в пальто и — вперед, на подвиг!
Хоть места в вагоне метро для меня и нет,
Я рядом, сынок. Я — руль твой и поворотник,
Я — свежесть цветов и солнечный мягкий свет. Когда все вокруг поет о деньгах, успехе,
Мой голос становится тихим и ледяным.
Но я оживаю в твоем звонком-звонком смехе,
В вечерних часах, проводимых с тобой одним.
Понимаешь, мой дорогой, непослушный мальчик: говорить можно много, а можно — по существу. Если правда на свет появиться желает раньше, то словам суждено затеряться в глухом лесу.
Понимаешь, никто не любит понятных истин. Легче пулю пустить себе в лоб, чем сказать: «Давай…». И преследуя чьи-то цветущие солнцем жизни, понадеяться, что попадешь непременно в рай.
Будь правдивым, мой дорогой непослушный мальчик. Пусть вобьется набатом «нет!» в твой воздушный дом, но ты будешь спокоен. Ведь ты — не такой, как раньше. Эта храбрость теперь полыхает в тебе огнем.
Короче, друг мой, я всё это время себя собирала снова:
Толстела, худела, жила, пьянела (но вовсе не от спиртного).
Катились будни, и я катилась, весь мир за собой увлекая.
А в спину летели обрывки писем и фраза «Она не такая!». Летели тексты, летели люди, летели весенние птахи,
И я купалась в прекрасной жизни, как утром в его рубахе. Короче, друг мой, я прилетела. Готова служить Высоким.
А ты присмотри за мной, ладно?
С Богом!
Ах, Бог ты мой синеокий!..
Мы родились не вовремя и немножечко поэтичными.
Мы родились не в городе — в называемых неприличными
Бело-пустынных домиках, громко дышащих полуставнями.
Мы родились не вовремя. Нас никто не задумал равными.
Чайки нас кличут за́ морем, омывающим наше прошлое.Звезды кричат и падают, рассыпаясь по небу крошками.
Мы родились запретными. Мы для мира себе царапаемРуки и сердце перьями. В океанах событий плаваем.
Обними меня, Лис. Так умеет обнять
Только Солнце восходом и звездами — ночи.
Никому на планетах, увы, не понять,
Почему мы друг к другу привязаны прочно.
Я смотрю на людей. Очень странный народ.
Могут с легкостью бросить, унизить, обидеть,
А порою всех тех, с кем судьба их сведет,
Могут раз — и до ужаса возненавидеть.
Я боюсь самой страшной планеты, мой друг,
Где все, скрючившись, что-то считают и пишут,
Никого не любя и не видя вокруг.
Там ребенку не верят и чуда не ищут.
Когда кустится в ладони клевер,
И солнце щиплет, и ветер гладит,
Ты веришь в мир, как никто не верил.
Тебя, счастливую, лихорадит.
Это же Питер. Город дождей,
Город изменчивых лиц и имен,
Город хороших, волшебных людей.
Ими бы хвастался каждый район. Это же Питер. Город сердец,
Пылких признаний и плеска воды.
В Питере все, где начало — конец,
Все, что кончается — встреча судьбы.
Хорошие девочки тоже умеют стрелять.
Не взглядом в упор, а свинцовыми пулями в спину.
Они научились курить и в лесах пропадать,
И тихо молиться, как мать, обнимая осину. Хорошие девочки знают о нашей войне
И в бой, засучив рукава, рвутся жадно и смело.
На третьей, четвертой, седьмой и десятой волне
Сражаются так, как мужчины порой и не смеют. Хорошие девочки не замечают цветов,
Которые дарит им Смерть перед каждым свиданьем.
Они отвечают:
— Наш взвод умирать не готов!
И в легких ботиночках мчатся за новым заданьем.
Пусть колышутся листья, как волны о дикий берег.
Пусть во всей атмосфере витает простор Земли.
Волшебство прилетит даже к тем, кто в него не верит.
Если примет нас ветер, то и мы бы его — смогли.
Кто сказал, что осень не может быть океаном,
Течь, как чай в холода, и впитаться в девчачью кровь?
Да, ругала тебя, но теперь уже я не стану.
Ты, октябрь, меня изменил и меняешь вновь.
Она была очень, невыносимо красива.
Читала взахлеб скандинавские грустные сказки.
Храбрилась, мешая тайфуны и яркие краски.
Жила через раз, но других никогда не винила.
Я соткал за свой век полотно из громких интриг,
И никто не зовет такого, как я, человеком.
Я выискивал черные знания в тысяче книг,
Столь же черных, как если бы их размешали с пеплом. И душа не проходит проверку на чистоту,
И ладони грязны, как и мысли, от смрадных желаний.
Я ценю слабый пол только лишь за его красоту.
Мне нет дела до женских обид и вселенских страданий.
Тверже камня — уставшее сердце.
Мягче облака — мысли вне мира.
Я пытаюсь спастись, отогреться
На руках черно-белого сира. Сир, сеньор, господин, Вы простыли
И меня заразили простудой.
Вы совсем обо всем позабыли.
Ну и ладно. Я больше не буду Утешать Вас кофейною гущей
И чаинками с мятой и медом.
Окрестите Вы новую «лучшей»,
А она Вас — «Святейшим Милордом».