Цитаты Гайдэ

Странно мы, наверное, смотрелись издалека: он в своем белоснежном камзоле — как вызов всему остальному миру. Дерзкий, непримиримый, гордый. И я рядом — почти сливающаяся с темнотой быстро наступающего вечера, тихо шелестящая черным подолом и мягко поблескивающая во мраке серебристой вышивкой, непривычно подчеркивающей белизну моей светлой кожи. Я специально не надела сегодня каблуки — не зная, чего ждать от приглашения ал-тара, решила примерить мягкие туфли на плоской подошве, поэтому не цокала сейчас, как подкованная лошадь, и не нарушала благоговейной тишины. Просто бесшумно скользила рядом, как привидение.

Выглядело это примерно так:
— … вот скажи, Бер, что ты думаешь насчет… ну-ка убрал ложку ото рта!
— Прости, я задумался.
— Так вот, что ты думаешь… я сказала: убрал ложку!!
— Прости. Я снова задумался.
— Бер!! Ты его съел!!!
— Э… ну… я случайно.
— ОПЯТЬ?!!
— Ну да. Он же вкусный…

Но, насколько я понял, Его Величеству это не понравилось.
— А кому понравится, если в твой дом вдруг заявится какой-то неизвестный и насквозь загадочный тип, нагло сообщит, что вообще-то этот дом стоит на земле, которая принадлежит ему; а когда ты предложишь ему зайти и мирно все обсудить, вдруг исчезнет, как дым, и только похихикает исподтишка, оставив вместо себя один только Знак? Причем, такой, что понять его можно двояко? Вроде как и согласился, что твой дом ему не мешает, но при этом бесцеремонно отклонил всякие предложения о переговорах и дал понять, что время и место для них будет выбирать исключительно сам? Тебе бы такое понравилось?

— На самом деле у человека трудная участь, — неожиданно сказал священник, как-то по-особенному на меня посмотрев. — Он стремится к небу, но не может оторваться от земли. Желает взлететь, но повисшие на ногах оковы не пускают. Его душа бьется в темнице разума, однако далеко не всегда получает свободу.
— Человек всегда был полем битвы, — согласилась я. — Его душа — как полная противоречий книга для Верховного Судии. Самое трудное и самое ревнивое творение своего бога.
— Верой мы пытаемся дать ему свободу. Вера призвана для того, чтобы человек стремился вперед и дальше. Не останавливался, не отчаялся, не упал.
— Так задумано, — вздохнула я. — Это правда. Но трудно верить в лучшее, когда душа разрывается надвое. Трудно остаться чистым, идя по колено в грязи. И трудно бороться с самим собой, если для победы нужно уничтожить большую половину себя.
— Айд силен, — чуть прищурился ал-тар, отставив в сторону почти нетронутую тарелку. — Его власть очень велика. Он искусно прячется под лживыми масками, ловко подменяет одно понятие на другое и прекрасно знает, чем соблазнить слабые людские души.
Я криво улыбнулась.
— А почему, по-вашему, Аллар это допускает? Почему Айд, несмотря ни на что, все-таки существует?
— Это — очень трудный вопрос, леди.
— И он, наверное, не к вам?
— Я могу только предполагать ответ, леди, — мирно посмотрел в ответ священник, никак не отреагировав на мой укол. — И могу лишь догадываться о том, какой замысел преследовал Светоносный, ставя перед нами такое серьезное испытание.
— Вы полагаете, это — испытание? Искушение? Путь? Вы тоже считаете, что страдания очищают душу?
— Я полагаю, каждому отмерена его собственная чаша, леди.
— Да, конечно, — невесело вздохнула я. — Бог не по силам не дает.
— Вот именно. За все наши грехи когда-нибудь наступит расплата.
— И у каждого за плечами лежит своя ноша, — снова согласилась я, невольно подумав о своей, и тут же помрачнела.

«Чувствовать себя победителем всегда приятно, — согласилась я, медленно отворачиваясь. — Особенно, если враг достойный и если тебе удалось победить его не тупой силой, а хитростью. Ты согласен?»

Знаешь, это очень заманчиво — внезапно одеться во все белое, поднять над головой яркое знамя победы, гордо выпятить грудь и провозгласить себя новым мессией. Так заманчиво, что даже страшно. Но, к сожалению, цвет знамени еще не означает чистоту помыслов, а уродливая физиономия вовсе не говорит о том, что ее обладатель — форменный мерзавец. К несчастью, жизнь не бывает черно-белой, Риа. В ней нет только хороших и только плохих. На самом деле, в ней крайне редко встречаются законченные злодеи и почти святые. В каждом можно найти и то, и другое. Конечно, мы стремимся стать лучше, стараемся сдерживать своих демонов, боремся с ними, упорно движемся вперед. Мы словно бы всю жизнь идем по лезвию ножа. Между Светом и Тьмой. Между хорошим и плохим. Между Айдом и Алларом. Это как… качели, Риа. Как смертельно опасный трюк, исполняемый на краю пропасти. Один неверный шаг, и ты скатишься в какую-то одну сторону. Или вознесешься, или же снова упадешь.

Лин неохотно скосил глаза.
— Все равно он гадкий!
— Зато смелый.
— И мерзкий!
— Но любящий.
— Он подлый!
— Просто верный, Лин, — я так же ласково погладила негодующего демона по холке. — А за верность нельзя наказывать. Особенно, такого маленькое, упрямое, но очень преданное существо. Да и человека без помощи не оставишь, что бы он ни натворил в прошлом. Ты ведь сам как-то говорил, что каждый из нас хотя бы раз в жизни ошибался. И сам утверждал, что только так можно чему-то по-настоящему научиться. Ведь раскаяние порой значит гораздо больше, чем праведность. А желание исправить ошибку ценится не меньше, чем абсолютная безгрешность. Поэтому хватит дуться. Дай ему шанс. А теперь посмотри на меня и пожалуйста… я очень тебя прошу… помоги.

Гор нехорошо прищурился.
— Ты опасаешься, что он может начать на тебя охоту?
— Он уже начал, брат, — прошептала я. — Просто пока охотники еще далеко, пока они только ищут следы, шлют вперед собак и искусно прячутся за камышами. Но ланям лучше покинуть ставшее опасным болото пораньше. И лучше, чтобы охотники так и не поняли, что вместо лани там на самом деле притаилась золотая антилопа.

Ты прав. Настоящая красота всегда такая — совершенная, дивная, невероятная… и почти незаметная, если ты не умеешь ее видеть в каждом дне, каждом движении и каждом простом событии, из которых складывается твоя жизнь. Я тоже об этом едва не забыла. Но сейчас сижу тут и думаю: нет, Лин, пожалуй, я никогда от этого не откажусь. И больше не буду заставлять себя от нее отворачиваться. Это делает меня ущербной. Лишает воли. Превращает в самую настоящую тень, несмотря на то, что внешне я еще живая. Когда все закончится, я обязательно постараюсь заново научиться ее видеть, Лин. Без этого, кажется, от меня будет мало проку.

Я на мгновение задумалась.
— Вообще-то… вообще-то, я думаю, что понятие правильности в каждой конкретной ситуации должно быть свое. И каждый раз оно должно быть оценено заново. Потому что двух абсолютно идентичных случаев не бывает. Как не бывает двух одинаковых моментов. С нами все время что-то происходит, меняется, течет. Ты что-то понимаешь, узнаешь, учишься чему-то новому. Нередко случается так, что те вещи, которые казались тебе когда-то правильными, уже далеко не так хороши и верны, как раньше. Просто потому, что и ты стал другим. Потому, что это в тебе что-то изменилось. И потому, что ты умеешь теперь смотреть на них совершенно по-другому. Так что мне кажется… вернее, я думаю, что в этом мире нет ничего устоявшегося. Ничего жесткого и определенного раз и навсегда. Ничего, что нельзя было бы изменить. Вопрос лишь в том, способен ли ты на это? И способен ли измениться сам, чтобы совершить то, что от тебя требуется?
Король ненадолго остановился, обдумывая мои слова.
— Очень необычная точка зрения, — наконец, признал он. — Но ведь все равно у вас есть какие-то мысли, ценности, правила, которые вы стараетесь не нарушать? Верно?
— Конечно. Они есть у всех.
— И они определяют ваше отношение к тем или иным событиям?
— Во многом, — согласилась я. — Но и они иногда могут подвести. Поэтому я полагаюсь не только на это.
— А на что тогда?
— Я стараюсь понять собеседника, Ваше Величество. И если мне что-то в нем не нравится, я всегда думаю, почему это происходит. И думаю о том, а не прав ли он хотя бы в чем-то? Не видит ли того, что мне на данный момент пока недоступно? Знаете, когда смотришь на гору издалека, она кажется маленькой и совсем незначительной. Когда стоишь у ее подножия и задираешь голову, чтобы увидеть вершину, то внезапно понимаешь, что гора не так уж и мала. А когда доберешься до самого верха и увидишь вдалеке крохотные человеческие фигурки, то станет ясно, что ты оба раза ошибался. И что на самом деле это ты выглядишь по сравнению с горой маленьким и невысоким. Но при этом у тебя хватает смелости это признать и покорить ее, невзирая на все свои недостатки.

— Барс, кыш, — тут же шикнула я, спихивая шейри на пол.
Лин, лениво зевнув, так же лениво сполз и обошел по кругу замершего на пороге гостя.
— Есть нельзя — невкусный, — серьезно сказала я, посмеиваясь про себя над непередаваемым выражением лица этого самого «гостя». — Когти точить нельзя — неудобный. Зубы чесать нельзя — хрупкий. И метить нельзя тоже — обидится.

— Ну вот. Какая нехорошая леди… а вы, между прочим, мне едва не понравились! Я уже хотел назвать вас Королевой Бала!!
Я резко остановилась и повернулась к шуту, которому вдруг пришла в голову не слишком удачная мысль бодро шлепнуться на пол, поджав под себя ноги и скрестив их по-турецки.
— Кем?
— Королевой! Что, передумали? — хитро прищурился он, но мне уже было не до шуток. Неторопливо вернувшись, я присела, чтобы наши глаза оказались на одном уровне, и, позволив платью белоснежным цветком распластаться по красивому паркету, тихо сказала:
— Не стоит меня так принижать, господин шут. И не нужно присваивать мне недостойных званий. У Тим-Тима неприлично отвисла челюсть.
— Что?!!
— Каждая женщина в душе своей — королева, — так же тихо сказала я. — Поэтому, называя леди королевой всего одной ночи, вы, господин шут, рискуете ее смертельно оскорбить. Надеюсь, вы понимаете, почему?
Он ошарашено моргнул и не нашелся, что возразить. Только и спросил растеряно:
— Ну… прямо-таки и смертельно?
Я хищно улыбнулась, на мгновение вернувшись в недобрый образ Фантома, и вкрадчиво спросила:
— Разве вы не знаете, господин шут, что женщины по природе своей гораздо более опасные существа, чем мужчины? И разве никогда не замечали, что порой от хлесткой пощечины вас спасает только белая перчатка?
Под моим тяжелым взглядом он странно вздрогнул, отполз назад и уставился, как кролик на удава. Даже побледнел слегка под гримом, хотя, может, мне и почудилось.
— П-почему перчатка? И почему именно белая?
— Чтобы не запачкаться, — серьезно ответила я.

— Да что я с ним делать-то буду?! — отпрянула я, когда хищный взгляд прищуренных кошачьих глаз буквально ударил меня в грудь. Вот зараза! Он ведь наверняка не захочет идти со мной! И как я с ним пойду?! Как про дорогу спрашивать буду?! Пошиплю? Помурлычу? Но я-то ладно, а он мне как ответит? Хвостом, как указателем, работать будет?!

Эары на самом деле — очень чуткие, добрые, ранимые существа… надо только знать, куда их побольнее ткнуть и как посильнее ранить. И тогда все проблемы решаются вмиг.

Любопытство — естественное свойство человеческой натуры. Человек, утративший способность интересоваться новым, перестает быть интересным сам.

Мне кажется, истинная свобода находится где-то посередине. В тебе и во мне. В наших друзьях. В том самом выборе, который мы совершаем каждый раз, когда принимаем то или иное решение. Свобода — это не значит, что ты перестал вдруг от кого-то зависеть. Свобода, как я теперь понимаю, это — те рамки, которые ты определил для себя сам. И которые для тех, кто пока этого не понял, на всякий случай продублированы в библейский заповедях: не убий, не укради… оказывается, это так просто, Лин… мы каждый день встречаем многочисленные и ОЧЕНЬ простые для понимания подсказки, помогающие прийти к осмыслению, но почему-то упорно не видим, как ими воспользоваться. В лучшем случае, соблюдаем машинально. Или же из страха, что потом найдут и накажут. А это должен быть осознанный выбор. Добровольный. Осмысленный. Только тогда он перестанет давить на горло, как тугой ошейник. Именно тогда пропадет ощущение, что тебя к чему-то принуждают. Наверное, это и будет правдой?

Вот — настоящий храм, господин ал-тар: небо, к которому мы всегда стремимся, воздух, которым мы дышим, трава, по которой мы ходим, солнце, дающее нам свет… обычно мы не замечаем всего этого, погруженные в свои мысли и кажущиеся важными проблемы. Как правило, просто проходим мимо, не видя истинной красоты того, что подарила нам жизнь. Мы вечно куда-то стремимся, бежим, торопимся и не имеем ни одной лишней минуты, чтобы остановиться и спросить себя: зачем? Для чего это нужно? Мы — как муравьи, бесконечно трудящиеся на благо своего муравейника. И совершенно не видящие того, что, кроме него, существует и другой мир. Гораздо более широкий, почти бесконечный и неизмеримо более богатый, чем все сокровищницы королей. Вы ведь не зря забрались так высоко, господин ал-тар? И не зря именно здесь поставили свой дом? С вершины холма лучше видно, не правда ли? И здесь, как нигде, есть возможность остаться наедине с собой?

— Его Величество тебе неприятен?
Я тяжело вздохнула.
— Нет. Но у него есть один серьезный недостаток, который на корню перечеркивает все его многочисленные достоинства.
— Какой?
— Корона, Риг. Корона, которая всю жизнь будет дамокловым мечом висеть над его головой и которая всегда будет влиять на его решения. По любому поводу. На троне ли, за столом ли, или же возле любимой женщины… в каком-то смысле, корона — это его крест. И пусть она красива, великолепна и волшебна… но она слишком холодная, Риг. И слишком тяжелая. Она подавляет. Подчиняет. Она не даст ему быть равным ни с кем. Король всегда первый. И он всегда один. Ему можно только безоговорочно подчиниться или… или же стать его врагом. Таким же жестким, сильным и непримиримым. Потому что власть — слишком цепкая леди, Риг. Она не любит делиться с кем-то еще. И она никогда его не отпустит, даже если он вдруг захочет этого сам.

— Так вот чего ты боишься, Гайдэ.
— А-А-А!!
— Ты всего лишь боишься упасть, — совершенно спокойно сообщил мне этот долбанный философ. — Причем, боишься упасть не по своей воле. Боишься, что это случится по чьей-то еще воле. Не по твоей. Однако ты не боишься смерти. Совсем. Ты не боишься боли. А боишься, что у тебя не останется выбора. Боишься, что однажды не сможешь сама решить: жить тебе или умереть. И того, что в один прекрасный день кто-то сделает этот выбор за тебя. Поэтому и рискуешь напрасно. Поэтому и живешь одним днем. Поэтому и билась в своем мире, как мотылек в стакане — там, у себя, ты просто не могла ничего выбирать.

Ошибки совершают все, — сказал мне тогда Ас. — И каждый за свою жизнь хотя бы раз ошибался. Ты пока еще учишься, сестра. И учишься хорошо. Но ты не должна забывать, что мастер — это не тот человек, который совсем не умеет ошибаться. Мастер — это тот, кто умеет вовремя остановиться и исправить последствия своих ошибок.