— Я тебя люблю.
— Но ты же меня практически не знаешь?
— А какое это имеет отношение к Любви?
Цитаты Равик
В наши дни даже самого Христа, окажись он без паспорта, упрятали бы в тюрьму. Впрочем, он все равно не дожил бы до своих тридцати трех лет — его убили бы намного раньше.
… даже прекрасное не стоит превращать в мелодраму. (… прекрасное вряд ли стоит драматизировать.)
В тысячный раз человек действует рассудительнее и спокойнее, чем в первый.
Да и что горит лучше на костре чувства, чем сухой цинизм – это топливо, заготовленное в роковые тяжелые годы?
Какая синь, подумал Равик, почти бесцветная синь на горизонте, где небо погружается в воду! И эта буря света, охватившая все море, и небосклон, и эти глаза. Они никогда не были такими синими в Париже…
Удивительно, до чего кровопийцы любят морализировать, подумал Равик. Этот старый мошенник с ленточкой Почетного Легиона упрекает меня в шантаже, тогда как должен бы сам сгореть со стыда. И он еще считает, что прав.
Она принимала только то, что ей подходило, и так, как ей хотелось. Об остальном она не беспокоилась. Но именно это и было в ней самым привлекательным. Да и можно ли интересоваться человеком, во всем похожим на тебя?
Убийствами многого не добьешься. Кто часто убивал, не станет убивать из-за любви. Иначе смерть становится чем-то смешным и незначительным. Но смерть никогда не смешна. Она всегда значительна.
Иногда не понимаешь простейших вещей, подумал он; в одной и той же комнате два человека; один смертельно болен, а другой к этому совершенно равнодушен.
В том-то и ужас всей жизни, что мы никогда не чувствуем последствий наших поступков. Наступает момент, когда ты вдруг начинаешь понимать — либо ты сделаешь что-то сейчас, либо ты никогда не сможешь ничего изменить.
И если ты будешь меня любить в четыре часа утра, мы сделаем так, чтобы всегда было четыре часа; вместе со временем мы полетим вокруг Земли, и оно остановится для нас.
— Он прав. Ведь он ехал по главной магистрали. Зачем же ругаться?
— Ясно, прав. Потому-то я и ругаюсь.
— Ты так много пьёшь! Зачем тебе столько пить?
— Жоан, — сказал Равик. — Настанет день и ты скажешь «Слишком много». «Ты слишком много пьёшь», — скажешь ты, искренне желая мне добра. В действительности, сама того не сознавая, ты захочешь отрезать мне все пути в некую область, не подчинённую тебе.
— Знаете почему всегда будут новые войны?
— Потому что память подделывает воспоминания, — сказал я. — Это сито, которое пропускает и предаёт забвению всё ужасное, превращая прошлое в сплошное приключение. В воспоминаниях-то каждый герой. О войне имеют право рассказывать только павшие — они прошли её до конца. Но их-то как раз заставили умолкнуть навеки.
Равич покачал головой.
— Просто человек не чувствует чужой боли, — сказал он. — В этом всё дело. И чужой смерти не чувствует. Проходит совсем немного времени, и он помнит уже только одно: как он сам уцелел.
Вы живы! Сколько людей приняли смерть, а так хотели пожить ещё чуток, еще хоть самую малость!
Как хорошо, что ты здесь.
Далеко не все люди могут распоряжаться собственной жизнью, как домом, который можно все роскошнее обставлять мебелью воспоминаний. Иной проводит свою жизнь в отелях, во многих отелях. Годы захлопываются за ним, как двери гостиничных номеров… И единственное, что остается, — это крупица мужества. Сожалений не остается.
На вас можно с большим успехом изучать характерную болезнь нашей эпохи – благодушие мышления.
Трудно вырвать деньги у француза. Трудней, чем у еврея. Еврей видит сделку, а француз — только деньги, с которыми надо расстаться.