И я представила себе этот окончательный разрыв в виде письма Люку, изящного, благородного, объясняющего ему, что все кончено. Но письмо интересовало меня лишь в той мере, в какой его изящество и благородство снова приводили меня к Люку. Едва я мысленно пускала в ход это жестокое средство и порывала с Люком, как немедленно начинала думать о примирении.
Цитаты из книги «Смутная улыбка»
Всегда приятно видеть веселыми людей, которым мы причинили огорчение. Это меньше расстраивает.
Счастье — вещь ровная, без зарубок. Может быть, счастье для таких, как я, — это что-то вроде рассеянности.
Куда более разумно всё-таки наделять какими-то качествами других, чем признавать свои недостатки.
В двадцать лет ещё можно позволить себе беспричинный смех.
«Смешно так говорить, но, кажется, я люблю тебя», — я не солгала, ответив ему в том же тоне: «И правда смешно, но я тоже тебя люблю».
Если бы я был способен хоть на что-нибудь, я бы полюбил тебя.
Лучше быть счастливой или несчастной, чем вообще ничего.
Я думала: «Люк не любит меня», и сердце начинало глухо щемить. Я повторяла себе это и снова чувствовала боль, порой довольно острую. Тогда мне казалось, что какого-то успеха я достигла: раз я могу управлять этой глухой болью, преданной, вооруженной до зубов, готовой явиться по первому зову, стало быть, я ею распоряжаюсь. Я говорила: «Люк не любит меня», и все сжималось у меня внутри. Но притом что я могла почти всегда вызывать эту боль по своему желанию, я не могла помешать ей непроизвольно возникнуть во время лекции или за завтраком, захватить меня врасплох и заставить мучиться. И не могла больше помешать этому повседневному и оправданному ощущению тоски и амебности собственного существования среди постоянных дождей, утренней усталости, пресных лекций, разговоров. Я страдала. Я говорила себе, что страдаю, с иронией, любопытством, не знаю как еще, лишь бы избежать жалкой очевидности неразделенной любви.
В определенных случаях предпочитают даже самое худшее — лишь бы не быть заурядным, лишь бы не сделать того, что от тебя ждут.
Я не могла сказать, что всюду вижу или, по крайней мере, хочу увидеть его машину, что я без конца начинаю набирать его номер телефона, но не доканчиваю, что, возвращаясь, я лихорадочно расспрашиваю консьержку, что все сводится к нему и что я просто ненавижу себя. Я ни на что не имела права. Ни на что, даже если в этот момент рядом со мной его лицо, руки, его нежный голос, все это невыносимое прошлое.
Жить, в конце концов, значило устраиваться как-нибудь так, чтобы быть максимально довольным. Но и это не так легко.
А мне они [морщинки] кажутся восхитительными. Надо прожить много ночей, побывать во многих странах, увидеть много лиц, чтобы получить эти две крошечные черточки… Вам они идут. И потом, они оживляют лицо. Я не знаю, но, по-моему, это красиво, выразительно, это волнует. Я терпеть не могу гладкие лица.
Опыт — это сумма совершенных ошибок, а также ошибок, которых, увы, не удалось совершить.
Должно быть, смерть — это всего лишь голубоватый туман, нетрудное падение в провал.
Женщины с претензиями сразу же становятся смешны; мужчинам же это придает обманчивую мужественность.
Она рассказывала — я слушала, она советовала — тут я уже не слушала.
Отчаяние — какое странное чувство; и странно, что после этого выживают.
Очень любопытно наблюдать, как жизнь ставит свою подпись под параграфами романтических соглашений.
Отчаяние – это холодная дрожь, нервный смешок, неотвязная апатия.