Цитаты из книги «Смилла и её чувство снега»

Планы, которые удаётся сохранить в тайне, лучше всего осуществляются.

Я прогоняю от себя эту мысль. Она снова возвращается. На некоторых мыслях есть клей.

Самое важное всегда говорится под конец. Как бы мимоходом. В дополнении к контракту. На полях.

Слова — слабое утешение в горе. Но что ещё есть в нашем распоряжении?

Нытьё — это вирус, смертельная, инфекционная, распространяющаяся как эпидемия болезнь. Я не хочу его слышать. Я не хочу обременять себя этими безудержными проявлениями эмоциональной ограниченности.

— Можно угостить вас обедом?
— Я собираюсь прогуляться по Дюрехавен, — говорю я.
— Мы могли бы прогуляться вместе.
Я показываю на его кожаные ботинки.
— Там слой снега в семьдесят пять сантиметров.
— Я бы мог купить пару резиновых сапог по пути.
— Вы на работе, — говорю я. — На пути к дипломатической карьере.
Он уныло кивает.
— Может быть, когда растает снег, — говорит он. — Весной.
— Если доживем, — говорю я.

Я очень чувствительна по утрам. Я хочу, чтобы было время умыться холодной водой, подвести глаза и выпить стакан сока до того, как мне придётся общаться с людьми.

Обычно я плыву против течения. Но иногда по утрам, как, например сегодня, у меня есть излишек сил, чтобы сдаться.

Когда животные — и большинство обычных людей — оказываются перед лицом опасности, их тело цепенеет. С физиологической точки зрения это неэкономично, но это-закон. Белые медведи являются исключением. Они могут лежать в засаде, полностью расслабившись, в течение двух часов, при этом ни на секунду не ослабляя максимального тонуса готовности мускулатуры.

Если прозвище пристаёт к человеку, значит, оно затронуло глубинную суть.

Он не оратор. За последние пять минут он сказал мне больше, чем за прошедшие полтора года. Он так распахнул свою душу, что я не решаюсь прямо смотреть на него, а смотрю в кружку.

Я сажусь в её кресло с высокой спинкой. Чтобы понять, что это такое — просидеть сорок пять лет среди банковских бумаг и стирательных резинок, в то время как часть сознания поднимается на духовную высоту, где сияет свет такой силы, которая может заставить её пожимать плечами в ответ на слова о земной любви. Которая для всех нас нечто среднее между домским собором в Нууке и возможностью третьей мировой войны.

— Снег — это воплощение непостоянства, — говорит она. — Как в книге Иова.
Я надела шубу. Я не знаток Библии. Но к клейкой поверхности нашего мозга прилипают иногда странные обрывки усвоенного в детстве.
— Да, — говорю я. — И воплощение света правды. Как в Откровении Иоанна Богослова: «Его голова и волосы были белы как снег».

Читать снег — это всё равно что слушать музыку. Описывать то, что прочитал, — это всё равно что растолковывать музыку при помощи слов.

Очень немногие люди умеют слушать. Либо какие-то дела отвлекают их от разговора, либо они внутри себя решают вопрос, как бы попытаться сделать ситуацию более благоприятной, или же обдумывают, каким должен быть выход, когда все замолчат и наступит их черёд выходить на сцену.

Мне никогда не привыкнуть к тому, как плачут мужчины. Возможно, потому что я знаю, как губительно действуют слёзы на их чувство собственного достоинства. Возможно, потому что слёзы так непривычны для них, что всегда переносят их назад, в детство.

Ни один человек ничего не может обещать другому.

— Как ты думаешь, Смилла, мы сами всё определяем в своей жизни?
— Только детали, — говорю я. — Серьёзные вещи происходят сами по себе.

Я изумляюсь тому, как это жизнь может заставить неожиданно испытать счастье и экстаз с совершенно чужим человеком.

В жизни каждого человека существует возможность достичь определённости.