Вы не хотите меня понять из боязни понять слишком хорошо.
Цитаты из книги «Консуэло»
В музыке раскрывается бесконечное.
Он испытывал одновременно и счастье быть любимым так, как никогда ещё не был любим, и горе не быть любимым с такою страстью, какую испытывал сам, и наконец, страх, что потеряет это счастье, если покажет, что он не вполне им удовлетворен.
… сдерживая свою любовь силой самой этой любви…
… оставаясь победителем даже в своем поражении, так как все же был в состоянии скрыть от людских взоров свое несчастье.
Растения созданы, чтобы произрастать на одном месте, люди же-чтобы двигаться и общаться друг с другом. Будь я цветком, я хотела бы расти в этом цветнике — здесь хорошо, но как женщина я не желала бы жить в келье, запертая в каменной громаде.
Богу угодно, чтобы мы сохраняли нашу душу здоровой и сильной для настоящей любви, для полезных дел, а когда мы ложно понимаем его волю, он карает нас и лишает нас разума.
— Что за великолепные волосы!
— На этой голове гораздо больше, чем внутри.
Плоды искусства куда дороже, чем само искусство.
Зачем же хотите вы бремя человеческой жизни возложить на призрак? Одинокий человек — это только тень, а тот, кого не любят, одинок всюду и со всеми.
Если я и сердилась, то не на тебя. Если устала, если озябла, то уже обо всем этом забыла, раз ты со мной. Ужинала ли я? Право, не помню. Беспокоилась ли? И не думала! Бранила ли тебя? Никогда в жизни!
Она принадлежала к тем редким счастливым натурам, для которых труд — наслаждение, истинный отдых, необходимое, нормальное состояние, а бездействие — тяжко, болезненно, просто гибельно, если оно вообще возможно. Впрочем, этим натуры не знают его; даже когда кажется, будто они предаются праздности, даже и тогда они работают; у них нет мечтаний, а есть размышления. Когда видишь их за делом, думаешь, что именно в это время они создают что-то, но в действительности они лишь выявляют то, что уже было создано ими ранее.
Я таков, каким меня сделала жизнь, я должен влиять на других, и если я не могу отогреть их солнечным теплом, я должен показывать им правду при блеске молнии.
Не огорчайтесь моей весёлости, часто я стараюсь заглушить ею глубокое огорчение.
Все в жизни так перепуталось — и сила, и слабость, и слава и любовь.
Ты узнаешь, что мужчина может завидовать таланту женщины, если он тщеславный артист; узнаешь, что возлюбленный может со злобой относиться к успехам любимой женщины, если сфера их деятельности — театр. Ведь актер, Консуэло, не мужчина, он — женщина. Он живет болезненным тщеславием. думает только об удовлетворении своего тщеславия, работает, чтобы опьяниться тщеславием… Красота женщины вредит ему, ее талант затемняет, умаляет его собственный. Женщина — его соперник, или, вернее, он соперник женщины; в нем вся мелочность, все капризы, вся требовательность. все смешные стороны кокетки. Таков характер большинства мужчин, подвизающихся на сцене. Бывают, конечно, великие исключения, но они так редки, так ценны, что пред ними надо преклоняться, им следует оказывать больше уважения, чем самым известным ученым.
Угнетатели страдают больше угнетенных. Палачи — жалкие грешники, которые искупают в этой жизни преступления, совершенные ими в прошлых воплощениях, и которых Бог обрек за это быть злыми, — пытка, в тысячу раз более жестокая, нежели та, которую испытывают их невинные жертвы.
— Бедные люди! — проговорила Консуэло. — Будь я богата, сейчас бы выстроила им дом, а если бы была королевой, то избавила бы их от всех этих налогов, монахов, евреев, которые их донимают!
— Будь вы богаты, вы и не подумали бы об этом, а родясь королевой, не возымели бы подобного желания. Уж таков мир.
— Значит, мир очень плох.
— К несчастью, да! Не будь музыки, уносящей душу в мир идеала, человеку, сознающему, что происходит в земной юдоли, пришлось бы убить себя.
… как итальянские женщины относятся к мадоннам: в часы раскаяния они молят их о прощении, а когда грешат, завешивают их лик занавеской.
Человеческая душа даже в заблуждении сохраняет нечто благостное и великое, к чему чувствуешь уважение и в чем находишь с радостью те священные следы, которые являются как бы печатью божьей десницы.