Цитаты из книги «Изысканный труп»

— Сколько тебе лет?
— А сколько нужно?

Существует миллион потенциальных препятствий. Нужно отбросить их все.

Жизнь – реальная история, единственная, чей конец ему небезразличен.

Ничто так хорошо не развязывает язык упрямому молчуну, как небольшая доля своевременного насилия.

Они пробовали жить друг без друга, отдалялись и снова воссоединялись, словно края незаживающей раны.

Я отказываюсь ограничивать спектр моих ощущений; смирись с этим или уходи, выбор за тобой, но я не собираюсь меняться.

Он знает, как красиво выразить любую вещь. Но даже до положительного анализа, каждый день своей жизни он ненавидел этот мир. Часто повторял, что ему хочется проснуться однажды утром и не чувствовать злобы – хотя бы один день.
Однако он не мог.

Мы всегда соблюдали крайнюю осторожность. Но однажды утром я проснулся, а он выложил свои машинки и иглы… и набрал полный шприц крови из вены… собирался всадить его в меня. Я просто посмотрел ему в глаза и сказал: «Люк, что ты делаешь?», а он ответил: «Я хочу, чтобы ты любил меня вечно», – и заплакал.

Тран показал, как он непредсказуем, а непредсказуемые люди опасны.

Непринуждённость может быть привлекательна, в определённый момент, но не маниакальная истерия.

Что бы ни помогло тебе пережить ночь – мультивитамины, сила воображения или медленный яд ацидодеоксимидина, – не подлежит осквернению ни критикой, ни насмешками.

Можно принимать одно вещество, чтобы снять зависимость от другого, говорил он себе, сжимая бутылку «Джек Дэниелс» после ломки, но это будет нечто совсем иное. Оно отвлечет сознание от желания, которое все еще течет по твоим венам. Метадон – резиновая кукла, виски – новый любовник.

И что же мне делать с оставшейся жизнью? Жить на шее у родителей, писать дневники, ходить на танцы, ловить кайф, ложиться под кого попало? Звучит неплохо. А что, если мне осталось, скажем, пять лет?

Спроси меня что угодно. Спроси, как я проблевался чуть не до желудочного сока, когда первый раз разрешил ему вставить мне. Спроси, как он вошел мне в рот и я чувствовал вкус смерти, расплескавшийся на языке, текущий вниз по гортани, проникающий во все ткани. Спроси меня про телефонные звонки, которые длились до рассвета, а клейкая от слез и пота трубка липла к уху. Спроси все, что хочешь. Пожалуйста, пап, спроси что угодно, кроме этого.

Я никогда не сомневался, что в организме последним умирает эго. Я видел последнюю искру беспомощности в глазах моих мальчиков, когда они осознавали, что уходят в мир иной: как такое могло случиться с ними? А что же такое душа, если не та частица эго, которая не способна поверить, что ее вытолкнуло собственное предательское тело?

– Что они делают с органами после вскрытия? – спросил я, чтобы поддержать разговор и из искреннего любопытства.
– Забрасывают обратно как попало и зашивают. О, а мозг оставляют для исследований. В особенности если это мозг убийцы. Могу поспорить, для вас тоже припасен сосуд со спиртом, господин Комптон.

На суде меня назвали некрофилом, не подумав о древних корнях этого слова, о его глубинном значении. Я был другом мертвых, возлюбленным мертвых. И прежде всего я был другом самому себе и любил самого себя.

– Он до сих пор любит тебя.
– Это болезнь.

В малиновых каракулях, как и в его голосе, раздававшемся в три часа утра из телефонной трубки, прослеживалось большое количество виски и жалости к самому себе.

Меня не терзают сожаления о содеянном. Я переживаю лишь о том, на что не решился.