Карлуша всегда утверждал, что шепот воздействует на любого человека лучше любого крика. К шепоту прислушиваешься.
Цитаты из книги «Stalingrad, станция метро»
Если уж про Илью все забыли, то почему смерть должна стать исключением из правил?
Она ни разу не видела развода мостов, не пробовала фондю, не летала на самолете и думает, что «Мохито» — это всего лишь небритые подмышки.
Говорят — целоваться чертовски приятно. Смотреть как целуются приятно не всегда.
Свежесть и необычность, если ими злоупотреблять, легко трансформируются в пошлость.
Давно известно: ничто так не красит молодую девушку и не поднимает ее самооценку, как наличие подруги — страшилища.
Судьба потому и зовется судьбой, что перекроить ее кавалерийским наскоком не в силах никто. Все повороты оговорены заранее. Все маршруты сверены, все пиктограммы (вплоть до пиктограммы биотуалета) нанесены на карту. Все предрешено.
Как будто эта паточная дрянь заговаривала зубы и хотела казаться лучше, чем есть на самом деле. Как будто она хотела прикинуться дорогущим шампанским или вином. Как будто она ехала в переполненной замызганной маршрутке (в подстреленном пальтишке, в колечке из меди, с журналом о красивой и богатой жизни в зубах) — и пыталась уверить всех, что маршрутка — лишь недоразумение. Чудовищное стечение обстоятельств, а на самом деле вот же она, вот! — трясет отретушированными сиськами и откляченным задом на обложке.
Не-ет, наличие кумира — первая ласточка психического нездоровья.
Люди не любят, когда их ставят в неловкое положение. И заставляют прикладывать усилия к чему-то для них неважному. Люди от этого звереют. А вранье, даже самое гнусное, снова делает их людьми.
Она не обиделась, но нехороший червь все же принялся рыть ходы в сердце.
И помни — ты красива, как бог, и обязательно найдутся люди… обязательно найдется человек, который увидит это и оценит по достоинству. Людей будет великое множество, а человек — только один, но больше и не надо, ведь так?
Самое время удивиться. Выпасть в осадок. Разинуть варежку. Охереть до состояния атома, как выражается Праматерь.
Всякий раз, когда я смотрю на тебя, мое сердце переполняет нежность.
Печенью трески тебя не корми, дай только представить, что ты Деми Мур. А ты — ни хера не Деми Мур, в том-то, нах, и печаль.
… А что это у тебя с лицом, Онокуни?
— Что?
— Пялишься в одну точку, улыбаешься загадочно… Знаешь на кого похожа?
— И на кого же я похожа?
— На олигофрена в степени дебильности.
— Мне бы хотелось тебя развеселить…
— Тогда раздевайся.
— Как это — «раздевайся»?
— Обыкновенно. До трусов. И я сразу развеселюсь.
Если ты вскорости должен подохнуть — какая разница, читал ты Бодлера с Оскаром Уальдом или нет.
Ревность — штука до крайности болезненная. Она сродни укусам, но не комариным и не волчьим: укусам мошкИ. МошкА не просто кусает — вырывает крохотные, микроскопические куски плоти.