Если умру, так и не увижу Казань?… Если умру, он женится на другой?
Цитаты из книги «Зулейха открывает глаза»
Чувства — они на то и даны, чтобы человек горел. Если нет чувств, ушли — что же за угли держаться?
Так, чувства, костер эмоций. Горит – приятно, перегорит – сдунешь пепел и дальше живешь.
Мысли – не речка, плотиной не перегородишь; пусть текут.
Слезы льются так щедро и стремительно, что кажется — не из глаз, а откуда-то со дна сердца, подгоняемые его частым и упругим биением.
Хорошие мысли имеют обыкновение прилетать по ночам.
Жизнь – сложная дорога. Сложная и длинная. Иногда хочется сесть на обочине и вытянуть ноги – пусть все катится мимо, хоть в саму преисподнюю, – садись, вытягивай, можно!
Вид из окна в трубочку не свернешь, в чемодан не положишь.
Жизнь – сложная дорога, улым. Сложная и длинная. Иногда хочется сесть на обочине и вытянуть ноги – пусть все катится мимо, хоть в саму преисподнюю, – садись, вытягивай, можно!
Пьяный человек — хуже зверя.
Работай, Зулейха, работай. Как там мама говорила? Работа отгоняет печаль. Ох, мама, моя печаль не слушается твоих поговорок…
Она не думала о том, куда забросила ее судьба и что будет завтра. Важен был только сегодняшний день, только эта минута – тихое посапывание на груди, тяжесть и тепло сыновьего тельца на животе.
Смерть была везде. Зулейха поняла это еще в детстве. И трепетно-мягкие, покрытые нежнейшим солнечно-желтым пухом цыплята, и курчавые, пахнущие сеном и теплым молоком ягнята, и первые весенние мотыльки, и румяные, налитые тяжелым сахарным соком яблоки – все несли в себе зачаток будущего умирания.
Игнатов не понимал, как можно любить женщину. Любить можно великие вещи: революцию, партию, свою страну. А женщину? Да как вообще можно одним и тем же словом выражать свое отношение к таким разным величинам – словно класть на две чаши весов какую-то бабу и Революцию? Глупость какая-то получается. Даже и Настасья – манкая, звонкая, но ведь все одно – баба. Побыть с ней ночь, две, от силы полгода, потешить свое мужское – и все, довольно. Какая уж это любовь. Так, чувства, костер эмоций. Горит – приятно, перегорит – сдунешь пепел и дальше живешь. Поэтому Игнатов не употреблял в речи слово любить – не осквернял.
Дурные мысли, как гвозди, вколачиваются в мозг, колют его на части.
Кому-то было отпущено жизни с щепотку, как ее дочерям; кому-то – с горсточку; кому-то – неизмеримо щедро, целыми мешками и амбарами, как свекрови. Но смерть ждала каждого – таилась в нем самом или ходила совсем рядом, кошкой ластилась к ногам, пылью ложилась на одежду, воздухом проникала в легкие. Смерть была вездесуща – хитрее, умнее и могущественнее глупой жизни, которая всегда проигрывала в схватке.
Даже язык татарский устроен так, что можно всю жизнь прожить – и ни разу не сказать «я»: в каком бы времени ты ни говорил о себе, глагол встанет в нужную форму, изменит окончание, сделав излишним использование этого маленького тщеславного слова. В русском – не так, здесь каждый только и норовит вставить: «я» да «мне», да снова «я»…
— Вы часто думаете о том, «что было бы, если бы»?
— Нет.
— И правильно делаете. Есть только то, что есть. Только то, что есть.
Смерть была здесь везде, но смерть простая, понятная, по-своему мудрая, даже справедливая: облетали с деревьев и гнили в земле листья и хвоя, ломались под тяжёлой медвежьей лапой и высыхали кусты, трава становилась добычей оленя, а сам он — волчьей стаи. Смерть была тесно, неразрывно переплетена с жизнью — и оттого не страшна.
В этом было даже что-то притягательное, какая-то особая, отдающая местью радость — пить с человеком, от которого нет и не может быть уже тайн и у которого, в свою очередь, могли быть тайны.