Сотня разных мыслей пронеслась у меня в голове в этот миг. Охотники глядят в глаза добыче – что они видят? Я не знал, отыщу ли его, а если отыщу – захочу ли убить его, проклясть его или разрыдаться. Может, пожалею его, преклоню колена пред уязвимым ребенком, что живет в каждом взрослом. Но я чувствовал, что он ждал меня, что мы всего лишь сядем в эти пустые кресла, один отец и другой, и станет лить дождь, и дым, свивая новое гипнотическое заклятие, обволочет нас, и он мне расскажет. И в повести его будет невообразимая тьма, и кровавые потеки, и, вероятно, она продлится много дней, и будут крики, и ярко-красные птицы, и изумительные вспышки надежды, подобные солнцу, что в единый миг освящает чернейшее море. Я столько узнаю о грани, до которой доходят люди, дабы что-то почувствовать, сколько мне и не снилось, и услышу смех Сэм в смехе Сандры.
Цитаты из книги «Ночное кино»
Я шел по их следам, сам себя посылал на край земли. Это побег или мне дарована свобода?
Всякий раз, когда Сэм попадала под мою ненадежную опеку, няня откровенно наслаждалась властью телохранительницы, личного сопровождающего и спецназовца-наемника. В этом раскладе я был нестабильным государством третьего мира, с коррумпированным правительством, некондиционной инфраструктурой, восстаниями мятежников и экономикой в свободном падении.
Писать о таких душераздирающих вещах – все равно что день за днем смотреть на солнце. Как ни старайся, особо не разглядишь. И непременно ослепнешь.
В каждом раю найдется змей.
В исламе Иблис. В буддизме Мара. В Древнем Египте Сет. В западных цивилизациях Сатана. Если приглядеться, удивительно, сколь повсеместно его на самом деле признают.
— Я же говорю. Я люблю тебя. Не как друга, не как босса, а по правде люблю. Я уже целые сутки знаю.
— По-моему, это как желудочный грипп. Скоро пройдет.
Итак, я здесь умру. Сброшу с себя свою маленькую жизнь. Да я и не носил ее толком. Жизнь была мне костюмом, я надевал ее по особым случаям. В основном она висела в глубинах гардероба, и я про нее не вспоминал. А ведь нам полагается умирать, когда уже расползаются стежки, когда локти и коленки измазаны травой и грязью, пуговицы оборваны, накладные плечи перекосило, потому что тебя вечно кто-нибудь обнимал и ткань поблекла под ливнями и обжигающим солнцем.
К некоторым тайнам лучше не прикасаться, что разгадка их — и есть неведомое. Вскрывая их, взламывая, являя содержимое свету дня, ты себя убиваешь.
Я понимала, что, добиваясь славы, обрекаешь себя на дешевый карнавал, где ты навеки заточен в клетке, и тебе аплодируют, однако над тобою равно и насмехаются.
Скажем так, когда все закончилось, я поняла, что любовь наша была тепличным цветочком. Распустилась и цвела в парнике, в очень особенных условиях, а снаружи, в настоящей жизни, умерла.
В него все влюблялись, дитя мое. Ты в его руках стала бы простой глиной. И это всех вас касается. Как устоять пред человеком, который понимает и ценит тебя до последней капли?
Я не знал, каков будет финал, что обрету я, когда все закончится, – взгляну ли на руины и узрю в его истории зло и падение или в его поступках, в его попытках спасти дочь, в его ненасытной жажде гнуть жизнь до последнего предела, рискуя ее сломать, увижу себя.
Надо полагать, поведав мне все, он умудрится исчезнуть быстрее ветра над полями. Я очнусь где-нибудь вдали отсюда, спрашивая себя, не привиделось ли мне, на самом ли деле он был в этом тихом доме, балансирующем на краю земли.
Но, шагнув ему навстречу, я знал одно: он сядет рядом и поведает мне свою правду.
И я выслушаю.
Никакой женщине его не удержать. И никакому мужчине. Если приглядеться, великие художники не любят, не живут, не трахаются и даже не умирают, как нормальные люди. Потому что у них всегда есть искусство. Оно их питает больше, чем любые связи с людьми. Какая бы человеческая трагедия их ни постигла, она их никогда не убивает совсем, потому что им достаточно вылить эту трагедию в котёл, подмешать другие кровавые ингредиенты и вскипятить все это на огне. Не случись никакой трагедии, не вышло бы столь великолепного варева.
Моя утрата выпотрошила меня. Я осталась пустой оболочкой. Когда так любишь и теряешь, исцеление невозможно.
Смертный страх важен не менее любви. Он пронзает нашу жизнь до глубин нутра – и так мы понимаем, кто мы есть. Попятишься, прикроешь глаза? Или тебе хватит сил шагнуть к обрыву и заглянуть в бездну? Хочешь ты знать, что там обитает, или и дальше жить в сумеречном самообмане, где нас заточил этот мир торгашей, где мы заперты, как слепые гусеницы в вечном коконе? Что ты сделаешь – зажмуришься, съежишься и умрешь? Или с боем пробьешься наружу и взлетишь?
Жизнь — цветок, что расцветает ярко и исчезает вовсе.
Забавно. Одна ночь меняет всю твою жизнь, а начинается как все ночи.
Чтобы ощутить, как солнце греет плечи, сначала нужно погулять по тенистой стороне улицы.
Порой людей так тяготит тайна, что они готовы выдать ее за здорово живешь первому, кто готов выслушать.