Иногда бывает жалко даже кусок железа, любую пустяковую вещь — до того всё существующее кажется заброшенным, злосчастным, непонятым. Может быть, мучается даже гранит. Мучается всё, что наделено формой, всё, что отделилось от хаоса, чтобы жить дальше своей особой жизнью.
Цитаты из книги «Записные книжки»
Каждый считает важным любой пустяк, которым он занят, — каждый, кроме меня. Оттого я и не в силах ничем заняться…
Читал стихи Александра Блока. Ах, эти русские, до чего они мне близки! По складу моя тоска — совершенно славянская. Бог весть из каких степей пришли мои предки! Память о безграничном пространстве, как отрава, растворена у меня в крови.
Чтобы писать, нужен хотя бы минимальный интерес к миру; кроме того, нужно верить, что слова могут если не передать мир, то хотя бы коснуться его.
Я чувствую своё ничтожество, но не приниженность. Чувство ничтожества несовместно с приниженностью.
Не принижен тот, в ком есть силы себя ненавидеть.
Я думаю глоткой. Мои мысли — если они у меня вообще есть — это вой; они ничего не объясняют, они вопят.
Вечные стихи без слов; громовая тишина внутри. За что я лишён дара Слова? Столько чувствовать — и оставаться бесплодным.
Часто я просыпаюсь по утрам с таким тяжёлым чувством вины, как будто на мне — тысячи преступлений.
В конечном счёте все мои так называемые «сочинения» — лишь попытки антиутопии.
Малодушие — вот что не дало мне стать собой. У меня не хватило смелости ни жить, ни уйти из жизни. Вечно на полдороге между прозябанием и небытием.
Когда для нас перестают существовать другие, мы перестаём существовать сами для себя.
Только что провел три недели в Австрии — в основном на берегу Нойзидлерзее, в местечке Руст. Счастье было почти полным. Гулять, ходить — я по-настоящему счастлив, только если устал физически, бросил думать, выключил сознание. Стоит мне прекратить двигаться, и на меня опять наваливается хандра, лишая малейших сил.
Как ни странно, единственное место, где мне по себе, это улица.
Я всегда жил проездом, наслаждаясь привычками неимущего; ни одна вещь вокруг не была моей собственной, любая собственность мне претит. При словах «моя жена» меня душит отвращение. Я — по метафизическим соображениям — холостяк.
Да говори я как урождённый француз, я никогда бы не потратил столько сил на искусство письма, на кокетничанье и пустые ужимки стилистического поиска.
Это мои речевые изъяны, заикания, манера давиться словами, моё искусство бубнить и особенно мучительный привкус акцента заставили меня столько корпеть над французским стилем и чего-то добиваться в языке, который я ежедневно кромсаю каждым своим словом.
Сегодня, расписываясь на бланке, я словно впервые увидел свою фамилию, как будто не узнал её. День, год рождения — всё показалось мне непривычным, непостижимым, совершенно не относящимся к моему я. Психиатры называют это чувством отчуждения. Если говорить о лице, то мне часто приходится делать усилие, чтобы понять, кто это, — и с трудом, с неприязнью приладиться к себе.
Как будто Время свернулось у меня в жилах.
В автомобильной катастрофе погиб Альбер Камю. Он ушёл, когда уже все, включая, вероятно, его самого, знали: сказать ему больше нечего, и остаётся лишь смириться с утратой своей невероятной, непомерной, иначе говоря — смешной славы. Невыносимая горечь вчера, в одиннадцать вечера, на Мон-парнасе, при известии о его смерти. Замечательный писатель второго ряда, ставший поистине великим, — до такой степени он, осыпанный всевозможными почестями, был свободен ото всего вульгарного.
Самое обманчивое, неверное и фальшивое — это так называемый блестящий ум. По мне уж лучше скучный: у него есть уважение к банальности — бессмертному началу вещей и мыслей.