Цитаты Александра Анатольевича Ширвиндта

— Что такое театр для актёра? Театр, в котором он работает годы и годы, а иногда и всю жизнь?
— Семья. Consuetudo est altera natura. Привычка — вторая натура. Это то же самое. Втягиваешься.

— То, что происходит сейчас, это катастрофа… или же, это, скажем так, довольно долговременная трудность и сложность, и мы будем постепенно выбираться из этого?
— Обязательно выберемся! Вот эти вот «новые русские»… Они новые, но не свежие. Мессии со всех сторон лезут. <...> Никто не начинает ничего без присказки «в наше трудное время», «у нас невозможный быт», «в нашей экономической пропасти». На презентации, где всё ломится от икры, где тут же начинается: «В наше невозможное время…» Что невозможного-то? Обжираловка! Я думаю, если вдруг завтра будет замечательно, обязательно останется «в наше лёгкое время, может быть, мы дождёмся катастрофы».

— Как вы можете охарактеризовать тот день, в котором сегодня живёте? Одним словом.
— Весело, страшно, любопытно. Три слова можно?
— Страшно весело…
— Страшно весело и очень любопытно!

Я считаю, что всё время гундеть и всё время жаловаться — это бесперспективное дело. <...> … и потом это стыдно, быть всё время несчастным, всё время бедным, всё время бездарным, всё время обиженным, всё время самому себе противным, потому что такой другой профессии, мне кажется, нет кроме актерской, где находится масса ингредиентов, чтобы свалить на кого угодно, только не на себя: режиссер — сволочь, не угадали с амплуа, интриги. Никто не говорит: «Это не моё»…

Я уверен, что у нуворишей всё — понты. Понты — особняки: построят и не знают, что делать на четвёртом этаже.
Один мой знакомый, чуть моложе меня, но уже с четырьмя инфарктами и одышкой, построил дом, шесть лет в нём живёт и никогда не был на втором этаже — не может подняться. А у него их четыре. Потому что другой сосед построил трёхэтажный дом — значит, этому нужно еще выше.
Это психология абсолютной неподготовленности к богатству.

Что касается женщин, то наступает страшное возрастное время, когда с ними приходится дружить. Так как навыков нет, то работа эта трудная. Поневоле тянет на бесперспективное кокетство.

Литературные воспоминания делятся, как правило, на несколько категорий. Если автор грамотный – он пишет сам, а опытный редактор расставляет знаки препинания. Если автор малограмотный, он диктует свои фантазии на современную технику, а все тот же многострадальный редактор облекает это в форму прозы, и говорун через некоторое время с удивлением узнает, что он писатель.

Странная актерская болезнь – привыкаемость к узнаваемости. Ужас этого недуга в том, что узнаваемость подчас исчезает, а привыкаемость к ней – никогда.

Артисты драмы, лишь бы засветиться, ломают ноги на фигурном катании, дискредитируя этот великий вид спорта. Те, кто физически не может встать на коньки, надевают боксерские перчатки и бьют друг другу морды, забывая, что морды их кормят. А те, кто вообще ничего не умеет и всего боится, шинкуют вялый салат по всем телеканалам под пристальным вниманием дилетантов от кулинарии. Дилетантизм шагает по планете.

Очень страшно, когда твою жизнь будут переписывать. Умрешь, и перетряхнут все твои койки, письма. Так потихонечку индивидуальность превращается в версии исследователей.

Там, на даче, при лучине, Марк Анатольевич стал меня уговаривать возглавить театр. Мои близкие были против, говорили, что я больной, сумасшедший, маразматик и параноик. Жена даже не выдержала: «А если я поставлю условие: я или театр?» Я ответил: «Вообще-то вы мне обе надоели».