Цитаты Адам

— Нет, ты не понимаешь! Я люблю Бет!
— И поэтому переспал с Каей!

— А что такое звёзды? – поинтересовалась девушка, широко распахнув глаза и приготовившись внимательно слушать.
— Это такие маленькие лампочки, которые каждую ночь зажигаются на небе. Некоторые из них давно уже погасли, но об этом мы узнаем спустя миллионы лет. А вы разве никогда не видели звёзды? – сказал парень, удивляясь тому, как такое вообще может быть.
— Нет, не видела, но очень бы хотела. Судя по вашему рассказу, они такие же, как люди. Человек тоже гаснет, но оставляет свой след, который исчезает лишь спустя многие столетия. А звёздам не одиноко на небе? Ведь они совсем одни в темноте, — ответила незнакомка, удивляя собеседника своими рассуждениями.
— Нет, им не одиноко, ведь они видят всех нас, наблюдают за тем, как складываются судьбы людей и освещают достойным дорогу, — соврал Адам, чтобы не расстраивать девушку. На самом деле он считал звёзды очень одинокими, ведь их хоть и много, но все располагаются порознь друг от друга. И, правда, как люди.
— Я бы хотела стать звездой. Это же так чудесно, быть для кого-то источником света во тьме. А вы бы хотели? – задала вопрос она, откидывая шелковистые волосы за спину.
— Нет, я бы хотел быть тем, кому светит звезда, ведь если все станут источниками света, то некому будет освещать путь, и мы погаснем, — признался парень, наблюдая за тем, как меняется выражение лица девушки.
— Так вот почему некоторые звёзды погасли, они просто потеряли своего человека и решили, что больше нет смысла существовать? – расстроено спросила она.
— Нет-нет, они погасли, потому что исполнили свою миссию и, наконец, смогли уйти на покой, — ободрил Адам, пожалев, что заговорил о грустном. Он хотел всегда видеть на лице этой незнакомки лишь улыбку.

Странно было скрывать самое искреннее и хорошее, что есть в мире, но любовь — настолько хрупкая вещь, что её проще держать в секрете, чем рисковать открываясь.

Удивительно, как один человек мог разукрасить чёрно-белую картину, а потом, уходя, забрать все цвета.

Я где-то читал, что если тебя переедут тринадцать паровых дорожных катков — это к несчастью.

Никто никого не любит во время дождя.

Когда-то давно — приблизительно час тому назад — я думал, что взрослые ничего не боятся. Что это одно из свойств взрослых. Но я ошибся, Братья & Сестры. Я непростительно ошибся.

Быть взрослым — значит вести себя как ребенок.

Иногда мне кажется, что быть взрослым — это не иметь простых и ясных ответов.

— О’кей, вы не обязаны мне все рассказывать. Но вы хотя бы рады теперь, что не прыгнули с моста?
— Безусловно. Это была большая ошибка. Я жалею, что пошел туда.
Я улыбнулась.
— Ну вот видите. Это хорошо — это уже шаг в правильном направлении.
— Мне надо было пойти во-о-он туда.
Он посмотрел на шестнадцатиэтажную башню Либерти-Холла, самое высокое здание в центре Дублина.

— Я обдумал массу вариантов, как покончить с собой, не выходя из номера. Можно устроить пожар, например.
— Здесь есть огнетушитель. Я вас погашу.
— В ванной лежит неплохая бритва.
— Я ее спрятала.
— Можно утонуть в ванне или опустить туда фен.
— Я бы приглядывала за вами и вовремя достала из воды. А найти фен в отеле еще никому не удавалось.

— Она не дала мне прыгнуть с моста Хафпенни позапрошлой ночью.
— Да, она вечно всех обламывает, — осуждающе заметила Адриана.

Потому что я прокручивал в голове кучу сценариев за эти три года. Большинство из них представляли все это, как Огромную Ошибку, гигантское недоразумение. И в моих фантазиях Миа ползает на коленях, вымаливая у меня прощение. Извиняется за то, что ответом на мою любовь было жестокое молчание. За то, что вела себя так, будто два года жизни — те два года нашей жизни — ничего не значили.

Я и сам знал, с той самой ночи, когда мой звонок во второй раз попал на голосовую почту, что для меня это конец.

Но даже в начале, когда мы были в фазе «не могу насытиться тобой», между нами будто высилась невидимая стена. Поначалу я пытался сдвинуть ее, но даже пробить трещины стоило огромных усилий. А потом я устал пытаться. Потом я нашел оправдание. Таковы взрослые отношения, такова любовь после нескольких боевых шрамов.

Но, кажется, в углу мы в безопасности. Пока я не совершаю роковую ошибку, кидая контрольный взгляд через плечо, чтобы убедиться, что никто на меня не смотрит. И в эту долю секунды происходит то, чего я надеялся избежать — я натыкаюсь на чей-то взгляд. И вижу, что в глазах загорается блеск узнавания, как чирканье спичкой. Я почти чувствую в воздухе запах фосфора. Все последующее, кажется, происходит в замедленном темпе. Сначала я слышу, что становится противоестественно тихо. А потом раздается низкий гул, при котором распространяются новости. Я слышу свое имя, шепотом передающееся по шумному поезду. Я вижу, как пассажиры толкают друг друга локтями. Вынимают сотовые телефоны, хватаются за сумки, собираются с силами, шаркают ногами. Все это происходит за считанные секунды, но это всегда мучительно, как и момент, когда первый удар уже нанесен, но еще не достиг цели. Парень с бородкой готовится выйти вперед, открыв рот, чтобы назвать мое имя. Я знаю, он не хочет причинить мне вред, но как только он обратится ко мне, весь поезд уставится на меня. Тридцать секунд до того как врата Ада распахнутся.

Прежняя Миа ненавидела мобильные телефоны, ненавидела людей, разговаривающих по ним у всех на виду, ненавидела людей, которые пренебрегали компанией одного человека, чтобы ответить на телефонный звонок другого. Прежняя Миа никогда бы не произнесла фразу «недопустимо грубо».

Мост похож на корабль-призрак из другого времени, даже когда наполняется вполне соответствующими двадцать первому веку людьми, утренними бегунами.
И я опять один.
Но я все еще стою. Все еще дышу. И каким-то образом я в порядке.

«Такое слово вообще есть?» — спрашиваю я сам себя.
«Да какая, к черту, разница, ты же все равно сам с собой разговариваешь», — отвечаю себе я, глотая пару таблеток.

Вокруг собираются люди, и их взгляды задерживаются на мне как-то уж слишком надолго. Вот только не хватало, чтобы меня узнали. Я сейчас с этим не справлюсь. Я вообще ни с чем не справлюсь. Не хочу. Ничего не хочу.
Хочу все бросить. Прекратить свое существование. В последнее время это желание охватывает меня очень часто. Не умереть. Не убить себя. Нет, все это глупости. Скорее я просто не могу перестать думать о том, что, если бы я вообще не родился, у меня сейчас не было бы этих шестидесяти семи ночей впереди, я не оказался бы тут после этой вот беседы с ней. «Ты сам виноват, что приперся, – напоминаю себе я. – Не надо было и лезть».