— Что стало с американской мечтой?
— Что стало с американской мечтой?! Она стала явью. Разуй глаза…
Цитаты из фильма «Хранители»
Когда идешь по городу, умирающему от бешенства, мимо людей-тараканов, ищущих героин и детскую порнографию, ты чувствуешь себя нормально?
Это в комиксах тупые злодеи. Думаешь, я стал бы объяснять свой план, существуя у вас хоть самая ничтожная возможность как-то его сорвать? Я всё сделал тридцать пять минут назад.
Мой отец был часовщиком. Он бросил свое ремесло, когда Эйнштейн открыл относительность времени.
— Эдвард Блэйк, 67 лет, метр девяносто, вес — 102, мышцы как у штангиста.
— Да, я видел тело. Для этих лет он в прекрасной форме!
— Не считая того, что мертв?
Все мы марионетки, Лори. Я тоже марионетка, просто вижу нити, на которые подвешен.
— Эдриан — пацифист. Да Господи, даже вегетарианец, он и мухи не обидит!
— Гитлер был вегетарианцем.
Дневник Роршаха. 16 октября 1985.
42-я улица. Женские груди на каждом билборде, на каждой рекламе, заполонили весь тротуар. Они предлагали шведскую любовь и французскую любовь, но не американскую любовь. Американская любовь как кока-кола в бутылке из зеленого стекла… Её больше не делают…
Я как-то слышал анекдот. Мужчина приходит к врачу, жалуется на депрессию, говорит, жизнь груба и жестока, что он чувствует себя одиноким в угрожающим мире. Врач предлагает простой рецепт — великий клоун Пальячи сегодня в городе, сходите, это вас подбодрит. Мужчина взрывается слезами. «Но доктор, — говорит он, — я и есть Пальячи».
Хороший анекдот. Всем смеяться.
Когда человек хотя бы раз видит черную изнанку общества, он больше никогда не обернется к ней спиной. Не притворится, что ее не существует, кто бы ни приказывал ему обернуться. Мы делаем это не потому, что это дозволено, мы делаем потому, что должны. Мы делаем это потому, что вынуждены.
— Я хотя бы не прячу себя под маской.
— Нет… Ты прячешься у всех на виду…
Чудеса — события, которых практически не может случиться, как кислород стать золотом. Я мечтал увидеть такое событие, но, когда оно состоялось, я его не заметил. Мириады клеток борются за право сотворить новую жизнь из поколения в поколение. И, наконец, происходит. Твоя мать влюбляется. В Эдварда Блэйка — Комедианта, которого имеет все основания ненавидеть. И из этого противоречия, вопреки вероятности, возникает жизнь. Это Ты. И только Ты. Неповторимая. Выделить столь особую форму из всего этого хаоса. Это как сделать из кислорода золото. Чудо.
— Она была беременна… И ты застрелил ее.
— Да, верно. Знаешь что, ты все видел. Ты мог пулю разложить на атомы, испарить пистолет и бутылку в снежинки превратить, но ты этого не сделал. Тебе на самом деле плевать на человечество.
— Не надо быть гением, чтобы понять, что у мира есть проблемы.
— Но надо быть кучей дебилов, чтобы думать, что вы с ними справитесь.
Я бы сказал, что эти символические часы столь же полезны для интеллекта, как фотография кислорода для утопающего!
Не оправдываю. Не осуждаю. Я понимаю.
Теперь весь мир стоит на краю, глядя вниз на чертово пекло. Все эти либералы, интеллектуалы, сладкоголосые болтуны. И отчего-то вдруг никто не знает, что сказать. Подо мной этот ужасный город, он вопит как скотобойня полная умственно отсталых детей, а ночь воняет блудом и нечистой совестью.
Понятие чуда по определению бессмысленно. Случается лишь то, что может случиться.
Жизнь жестока ко всем. Ливень льет на святых так же, как и на грешных.
Я устал от Земли. Люди. Мне надоело путаться в хитросплетениях их жизней. Они утверждают, что трудятся, чтобы построить рай. Но их рай населен кошмарами. Возможно, мир никто и не создает. Возможно, никто ничего не создает. Часы без часовщика.